Сухими шагами командир идет. — Продекламировал я начальные строки этого стихотворения.
— Да, — согласно кивнул секретарь, — эти строки, как нельзя лучше характеризуют князя Головина. Вы знаете, я иногда ему завидую, — неожиданно признался младший сын Великого Шамана. — У меня бы не хватило стойкости, так высоко «держать планку» в подобных условиях. Я либо «согнулся» б, либо «сломался»… А он — настоящий кремень!
В кабинете оснаб надолго не задержался, вышел буквально через пять минут, слегка посвежевший и с точно таким же знаком-Тамгой над головой, как и у остальных посетителей кабинета Великого Черного Шамана.
— Чего так быстро, командир? — просипел я с отдышкой, уже с трудом удерживая себя на лавочке в вертикальном положении. Слабые старческие мышцы подрагивали от «напряжения» по всему моему телу, как будто я весь день таскал непосильную ношу. Хотелось упасть ничком и лежать, не двигаясь, как можно дольше.
— А долго ли умеючи? — Подмигнул мне Петров. — Как сам, Хоттабыч? — обеспокоенно спросил он. — Не помер еще?
— Хрен дождетесь! — Попытался хохотнуть я, но из груди вырвался лишь клекот умирающей птицы. — Потрепыхаюсь еще!
— Вы можете подождать здесь своих друзей, ваше сиятельство, — произнес секретарь.
— Спасибо, Арыхпай Атойгахович, — поблагодарил его оснаб, опускаясь рядом со мной на лавку и подставляя плечо, на которое я тут же навалился.
— Не за что! — отозвался секретарь. — Вревский, Сергей Станиславович… — Арыхпай взял в руки очередную папку. — Проходите. Великий Черный Шаман ждет вас.
Бывший ротмистр Вревский тоже попытался «держать марку» по дороге к дверям Хозяина Абакана. Но, надо признать, что у него это плохо получалось. Он едва волочил ноги, а его согбенная спина, которую он безрезультатно пытался выпрямить, напоминала горб Квазимодо [3].
[3] Квазимодо — горбатый звонарь, главный герой романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери».
Секретарь с трудом прятал то и дело прорывающуюся ехидную улыбку на губах. Похоже, он тоже вполне оценил усилия Вревского и больших иллюзий на этот счет не питал. Ротмистр находился в кабинете Великого Жреца дольше всех осужденных, посетивших его ранее. За это время я несколько раз едва не потерял сознание от постоянно усиливающейся слабости. И только хлесткие пощечины командира, не дали мне провалиться «в тину» сладостного забвения. Я уже вообще не думал, что сумею дотянуть до того момента, когда наш «фашистский друг» выйдет обратно. Но его все не было и не было.
— Хоттабыч! — В очередной раз тряхнул меня командир, возвращая в сознание. Слава Богу, что не отвесил очередную затрещину! Рука у него тяжелая — щеки после пощечин горели огнем. — Держись, старичок — «норматив» можно определить только тому, кто находиться в полном сознании! Потеряешь его, а вместе с ним можешь потерять и саму жизнь! Эти твари, что находятся в подчинении у Пожирателя Душ, махом сожрут всю твою Прану с превеликим удовольствием! И даже не подавятся! И спасибо не скажут!
— Хрена им! — Ухмыльнулся я, скручивая из дрожащих пальцев кукиш. Я едва-едва удерживался «на краю пропасти», и пытался «шутить», чтобы хоть как-то удержаться «на плаву». — Моя Прана или поперек глотки им встанет, или изойдут от нее, падлы, кровавым поносом! Я их, сука, и на том свете достану!
— Давай-давай, Хоттабыч, разговаривай со мной! — подбадривал меня командир. — Продержись еще немного… еще чуть-чуть…
— Последний… бой… — прохрипел я, едва слышно — он трудный… самый [4] …
[4] Отрывок из песни Михаила Ножкина «Последний бой», написанной в 1968-ом году для киноэпопеи «Освобождение».
— Что ты сказал? — Наклонился к самому моему лицу командир, не разобравший последних слов.
Конечно, этой песни оснаб не знал, либо не помнил, хоть мы и пережили общее с ним слияние памяти. Надо ему… потом… как-нибудь напеть… Но эти слова неожиданно придали мне сил…
И когда входная дверь кабинета Пожирателя Душ распахнулась я, отпихнув слабыми руками оснаба, самостоятельно поднялся на подрагивающие ноги и сделал первый шаг:
— Последний раз сойдемся завтра в рукопашной,
Последний раз России сможем послужить.
А за нее и помереть совсем не страшно,
Хоть каждый все-таки надеется дожить!
А из открытых дверей кабинета вдруг неожиданно выметнулся крепкий узкоглазый мужик, лет шестидесяти в ладно скроенном солидном костюме и в галстуке, сжимающий в правой руке короткий трехгранный «кинжал». Он резко оттолкнул в сторону «застрявшего» в дверном проеме ротмистра и стремительно, я даже глазом моргнуть не успел, подлетел ко мне. Последнее, что я увидел, пока тьма не поглотила меня, как он, взмахнув кинжалом, отработанным до идеала движением вогнал мне его в грудь… прямо в сердце… по самую рукоятку…
Лишь песня продолжала жить в моем гаснувшем сознании:
Еще немного, еще чуть-чуть,
Последний бой — он трудный самый.
А я в Россию, домой хочу,
Я так давно не видел маму!
Глава 20
1943-ий год.
Вековечный Рейх.
Берлин. Рейхстаг.
Минул уже пятый час ожидания, а Гиммлер так до сих пор и не соблаговолил принять Роберта Хартмана, как и не принял никого из чиновничьей и военной братии, собравшихся в большой приемной рейхсфюрера. А ведь чины и звания иных ожидающих были совсем уж из заоблачных высот Вековечного Рейха, и Роберт понял, что сидеть ему под дверью кабинета одного из наиболее влиятельных руководителей Германии до «скончания веков». Нет, ну не прыгнуть же ему через голову вон того эсэсовского группенфюрера, хоть он и заявился на прием куда как позже самого Хартмана? То-то и оно! А ниже генерала в этой приемной, кроме самого Роберта, и нету никого. Так что продавливать ему задницей это мягкое и удобное кожаное кресло еще долгохонько придется.
Но Хартман был совсем не в обиде на эту маленькую неприятность. Кто-то из его сослуживцев сейчас наверняка морозит себе сопли где-нибудь в горах под русскими Магическими Конструктами и обычными пулями, страдая от низкого давления и нехватки кислорода, или зарабатывает ранний простатит, лежа на студеных жестких и напрочь оледеневших скалах. И еще не факт, что этот кто-то сумеет выжить, и вернуться домой здоровым и невредимым! А здесь, в приемной первого после Фюрера Мага германского Рейха, спокойно и безмятежно, тихо — не бухают взрывы и не свистят пули, да и пахнет хорошо, а не кровищей, гноем и дерьмом! К тому же задница, прикрытая удобным мягким креслом, находилась в приятном тепле, и никакой подлый простатит здесь Хартману не грозил!
Как весьма опытный боец, успевший побывать в весьма сложных ситуациях и выжить, Роберт умел ценить подобные минуты тишины и покоя. Да он бы здесь, под дверью рейхсфюрера СС, и месяц легко бы в этом кресле просидел! Только бы кормили, поили, да изредка отпускали справить нужду. А так — вообще никаких проблем, в отличии от окружающих штурмбаннфюрера нервных имперских шишек. Самое главное на текущий момент — позорно не заснуть в этом приятном и расслабляющем месте. Роберт уже пару раз поймал себя на том, что его глаза, помимо воли, закрываются на гораздо больший промежуток, чем это положено для того, чтобы моргнуть.
Он поерзал в кресле, чтобы немного прогнать сонливость, но у него это не особо получилось. Пришлось идти в ватерклозет и основательно прополоскать лицо холодной водой. Сон отступил, и Хартман, попутно выкурив сигаретку, вернулся обратно в приемную. Пока он ходил, часть высокопоставленных просителей — «золотых фазанов [1]» куда-то испарилось. Видимо решили, что дождаться аудиенции могущественного рейхсфюрера СС им сегодня точно «не светит».
[1] «Золотой фазан»:
1. Золотой партийный знак НСДАП — знак отличия старейших членов нацистской партии.
2. Прозвище высокопоставленных административных (не военных) чиновников Рейха, форма которых имела золотисто-коричневый цвет.