— Да как же жить-то теперь? — с тоской в голосе вопросил Нечай. — Во что верить? Кому молитвы приносить, требы класть?
— Да наклали вы уже этих самых треб полные штаны! — с презрением бросил я. — Вы, набольшие в этом городке, в первую очередь должны были людей своих от Погани всякой защищать, живота своего не жалеючи! А вы? Что сделал конкретно ты, Нечай, чтобы Василинка в пасть Ведьме не угодила? Чтобы никто не угодил? А? — Припер я к стенке здоровяка. — А вот Первуша — пацан сопливый, злобной Нечисти не убоялся и жизнью своей за любимую был готов расплатиться! Потому что не засосала его ваша теплая болотина, не потушила истинное Пламя Создателя в его душе! И плевать он хотел на все ваши запреты и поконы, когда смерть грозит любимому человеку!
— Так испокон же… — не зная, что сказать в свое оправдание, произнес Невзор, верно определив камень и в свой огород. — Все предки наши так поступали…
— В жопу такой покон! — не стесняясь рубанул я с плеча. — В жопу таких Богов! А если молиться и веровать во что-то надо, то веруй в хлебушек насущный, в колбаску копченую, в воду чистую, в воздух сладкий, али в волюшку вольную! Все полезней будет, чем оглоедам Бессмертным кровавые требы класть из любимых и близких людей!
— Непонятный ты для нас человек, Гасан сын Хоттаба, — глухо произнес тивун, когда я замолчал. — Странный и страшный… Да и человек ли?
— Это ты о чем, дядька Невзор? — В гостиную стремительно вбежала «потерявшаяся» на время Василинка.
За время своего отсутствия она весьма похорошела, хотя и до этого была писаной красавицей. И когда только она успела привести себя в полный порядок? Чумазая прежде мордашка, измазанная подсохшей грязью, теперь благоухала чистотой и свежестью здорового юного тела. Роскошные зеленоватые волосы, всклоченные, спутанные и набитые лесным мусором, словно моя многострадальная борода, были аккуратно расчесаны и заплетены в толстую тугую косу с яркими цветными лентами, опускающуюся чуть не до самых колен. А роскошный длиннополый сарафан с вышитыми красными петухами, сменивший мятое, рваное и замызганное платье, делал её настоящей русской барыней.
Красавица какая! Статная и ладная фигурка девушки прошлась целительным бальзамом по моим глазам. Как же можно было такую красоту, да на поругание Твари отдать? Разумеется, вслух я ничего этого не сказал, чтобы слегка поутухший конфликт вновь не вспыхнул с новой силой.
— Какой же деда Хоттабыч страшный? — продолжила она, с искренним удивлением взглянув на Невзора. — Он добрый, сильный и отважный! — убежденно заявила она, поскольку не слышала ничего из нашего предыдущего разговора. — Такой же честный и решительный, как и ты, дядька Невзор!
— Спасибо тебе, внучка, за добрые слова! — от души поблагодарил я девушку, принимая из её рук чистую одежду. — Только мне бы помыться не помешало бы — не хочется одёжку добрую измарать.
— Давай, дедунь, я тебя в баню отведу, — предложила девчушка, — она, хоть и не топлена, но освежиться и грязь лесную смыть — можно.
— И то дело! — довольно согласился я. — В такую жару не замерзну поди.
— А к вечеру я тебе её истоплю, — пообещала Василинка, — попаришься перед праздником…
— Мне бы ножницы еще, красавица, — попросил я, вспомнив о спекшейся в печке Стриги бороде, — али бритву какую? Расчесать этот колтун я, — я прикоснулся рукой к растительности на лице, — боюсь, уже не смогу.
— Найдем конечно, деда! — уверила меня девчушка. — А что это вы, мужики, до сих пор и не поели ничего? — Заметила она до сих пор пустующий стол. — Никак в себя после моего спасения прийти не можете? Нет больше Ведьмы! Сама видела, как её на кусочки разнесло вместе с её клятой избушкой! Ну, чего вы как не живые? — продолжала щебетать Василинка, расставляя перед нами глиняные расписные миски и раскладывать деревянные резные ложки.
Метнувшись к большой русской печи, девчонка открыла заслонку, а после выудила ухватом чугунный закопченный котелок, от которого просто разило съестным духом. У меня мгновенно заурчало в животе, да еще так громко, едва не напугав хозяев. А что? Я ведь и не помнил, когда набивал пузо именно этому родному телу в последний раз? Последняя, во всех смыслах, трапеза вспоминалась лишь в нацистском Вевельсбурге. Да и то, поесть, как следует, никому не довелось — потравили нас с ребятами тогда гадские фрицы! Так что сейчас я был готов оторваться за все проведенное впроголодь время.
Горшок смачно встал в центре стола, а когда Василинка сдернула с него крышку — я так и вообще слюной изошел. Это ж каша! Перловая! Да еще и с мясом! Давненько я шрапнелью[17] не баловался. Хотя, в свое время, «всласть» откушать мне её довелось. Особенно в свою первую молодость на фронте. Еще Петр I считал перловку главной на своем столе, потому и ввел ее в рацион питания войск. И с тех пор так и повелось: перловая каша — основное солдатское блюдо.
Так-то оно правильно: во-первых, перловая каша очень полезная, содержит множество витаминов и минералов. Во-вторых, она достаточно сытная, способна удовлетворить голод взрослого мужика относительно небольшой массой продукта. В-третьих, при длительном хранении перловку фактически не портят разнообразные вредители. Ну, и в-четвертых, объем выхода перловой каши в 5—6-ть раз превосходит начальный объём крупы! А для снабжения войск и логистики — это очень важный момент!
При всем при этом, ни наш брат солдат, ни товарищи офицеры перловую кашу в советской армии не любили. Все потому, что есть у перловки один «страшный» недостаток: чтобы каша была действительно вкусной, ее следует правильно готовить. Сначала вымочить крупу в воде часиков эдак пять-шесть. Это в корне изменит вкусовые качества в лучшую сторону.
Но кто в армейской кухне так заморачиваться будет? Тратить время и силы на подобные изыски? Ведь как размышляют кухонные деятели? Солдату что главное? Поскорее и посытнее брюхо набить! А вкусно-не вкусно — дело десятое. И так сожрет, чай не барин какой. Вот звали её солдатики «кирзой» и «болтами» — за степень и равномерность проварки. А между тем, название этой крупы происходит от слова «перл», что значит жемчужина. Разве еда с таким названием может быть невкусной⁈
Но раздумывать над этим вопросом мне абсолютно не хотелось — девчушка уже навалила в мою миску добрую порцию отлично разваренной и благоухающей каши. И тоже, что примечательно, шикарного изумрудного оттенка. Все вокруг пропитал этот подозрительный изумруд. Ну, не верю в его заявленную чудотворную силу. А может это просто маразм, и я стараюсь везде какой-то скрытый подвох найти?
А каша-то, каша — прямо во рту тает! Здесь-то её явно умеют правильно готовить. Ложка так и летала со сверхзвуковой скоростью между миской и моим ртом, под изумленными взорами кромешников. Шикарно же живет деревенский голова. Думается мне, что у обычных местных пейзан[18] мясо на столе не каждый божий день бывает. Ну, да ладно, чего это я опять завелся? Я же сюда не революцию устраивать явился? Хотя, своим геройским поступком уже умудрился власть придержавших основательно ущемить. И чем-то серьезным, возможно, это еще аукнется.
Но я не жалею о случившимся! Ну, вот нисколечко! Если бы отмотать «пленку» назад, то точно так же бы и поступил! Как говорил незабвенный Глеб Жеглов: вор должен сидеть в тюрьме, а злобная мерзкая Тварь тихонечко лежать в могиле, и не отсвечивать! Извините за мою скромную редакцию этого поистине крылатого выражения! Но Тварей я давил, давлю и давить буду!
— Да что же вы без хлеба-то кушаете, деда? — укоризненно произнесла Василинка, поставив пере мной резной деревянный поднос с разделанной краюхой замечательного ржаного хлеба.
Из-за его темной и ноздреватой мякоти вездесущая зелень этого волшебного и неизведанного края, оторванного от обычной земли, была абсолютно не заметна.
— Сфафифо! — Поблагодарив радушную хозяйку с набитым ртом, я ухватил с подноса здоровенный кусок хлеба и с превеликим удовольствием вонзил в него зубы.