Мы отошли от машины и остановились возле ворот. Судя по звуку заработавшего мотора, который медленно удалялся, Павел решил послушаться совета товарища сержанта госбезопасности и отъехать подальше.
Я осматривал вход на территорию коммуны с некоторым любопытством. Все-таки, не каждый день посещаешь столь знаковые места. Помимо дома, где, так понимаю, жили беспризорники, рядом ещё находились какие-то производственные цеха. По крайней мере, сильно на то похоже.
— Завод электроинструментов и завод плёночных фотоаппаратов. — Кивнул Панасыч на видневшиеся вдалеке строения. — Они уже после твоего… хм…после твоего отъезда появились. Лет семь назад.
Я усмехнулся:
— Как интересно, однако, вы назвали причину, по которой мною было покинуто это чудное заведение. Отъезд… Вам же известно, как все произошло на самом деле. Потому вы и вели себя со мной не так, как с другими. Я все понять не мог, в чем дело, а оказалось, вон оно что.
— Известно. — Согласился Шипко вообще без каких-либо споров, чем, кстати, все равно меня удивил. Не похоже на него это, так покладисто вести себя. — Всему свое время. Сейчас, подозреваю, оно пришло. Момент тот самый пришёл, когда не только можно говорить, но и нужно.
Мы с Панасычем стояли вдвоём и никакие Павлы больше не мешали нам беседовать откровенно, называть вещи своими именами. Поэтому я не стал миндальничать, рубанул, как есть. Ну и Шипко ответил тоже без увиливаний.
— А если не секрет, вам откуда известно? Мне казалось, история моей семьи не сильно афишируется. Но теперь, выходит, сомнительный какой-то секрет. Один узнал от второго, второй услышал от третьего. И понеслось.
— Мы поговорим об этом после того, как закончим дело. Я так понимаю, тебе нужно попасть на территорию коммуны и желательно, чтоб твои действия не вызывали вопросов. Верно? — Панасыч стоял рядом со мной, заложив руки за спину. Выглядел он абсолютно спокойным, даже расслабленным.
— Да. — Я тоже решил не строить из себя великого конспиратора и ответил, как есть. — Кое-что спрятал до того, как меня отсюда вытащили. Теперь нужно это найти. Металлическая коробка. Я зарыл ее за сараем. Но… к сожалению, не помню, за каким именно.
— Интересно… — Панасыч усмехнулся, а потом кивнул в сторону ворот. — Ну идем, что ли. Стоим с тобой тут как два столба. Пройдемся по коммуне, глядишь, вспомнишь свой сарай. Если он вообще остался на месте. С тех пор многое изменилось.
Чекист направился ко входу, я, естественно двинулся за ним. И конечно, он был прав насчет сарая. Его, может, уже сто раз снесли. Заводы вон какие-то понастроили. Честно говоря, как быть в этом случае, я пока не знал. В случае, если не найду нужное помещение. Я ведь во сне видел только сам сарай. Ну, еще территорию рядом.
— Ты же его застал? — Спросил Панасыч. — Как он тебе показался? Не совсем дитём был, должен помнить.
Переход был неожиданный и не совсем понятный. Кто «он»? К примеру, мы только недавно вообще о Клячине говорили. Но я сообразил, про кого сейчас идёт речь. Макаренко. Думаю Панасыч имеет в виду знаменитого педагога. Вот только прикол в том, что я понятия не имею, как он мне. Я его не знаю.
— Не помнишь? — Шипко расценил моё молчание по-своему.– А ведь не сказать, что совсем маленьким сюда попал. Сколько стукнуло тогда? Шесть? Семь? Сейчас вопрос стоит по поводу его деятельности. Вернее, он не вчера встал, этот вопрос. В 1928 году его уволили из колонии имени Максима Горького. А настояла на том сама Надежда Константиновна. Демократические основы, совместное управление воспитанников и сотрудников, общее собрание, систематическая ротация командиров отрядов — все это противоречило практике советской педагогики. Вопрос оставили ребром. Либо отказывается от своих принципов в воспитании, либо уходит. Он тогда уже и здесь трудился по совместительству, и в колонии имени Максима Горького. Да еще доносов много было, различного толка. Ну…Антон Семенович выбрал принципы. Справедливости ради, после его ухода колония захирела.
Шипко еще что-то говорил, пока мы шли через ворота в сторону главной дороги, но мне уже было не до того. Я вообще остановился. Не специально. Просто именно в этот момент в моей голове вдруг ярко взорвалась фейерверком картинка.
Худой мужчина, с залысинами, в круглых очках подходит к одному из пацанов, наряженного почему-то в трусы, наподобие футбольных, только синего цвета, и говорит ему спокойным тоном:
— Мёрзнешь, значит, двигайся быстрее, работай усерднее.
Это было настолько неожиданно, что я просто охренел, честное слово. По-другому и не скажешь. Впервые за все время я вдруг увидел что-то из прошлого деда, как самое настоящее воспоминание. Не сон, не видение, не черт еще знает что, как было в обществе Бернеса и Наденьки Бекетовой, когда мы искали Подкидыша. Нет! Сейчас моя память выдала картинку, будто это мое, родное воспоминание. Будто я это пережил. А я такого точно не преживал! В моей жизни не было никаких мужиков в круглых очках. Впрочем, пацанов в трусах тоже.
То есть, получается, что? Получается, я реально становлюсь дедом, если сознание начало выдавать его воспоминания за мои?
— Твою мать… — Я потряс головой и легонько шлепнул себя ладонью по лбу, будто это могло помочь.
Таких сюрпризов еще не хватало! Если произойдёт полное, так сказать, слияние, на обратное возвращение у меня вообще не останется никакой надежды. Вообще! Я, в принципе, уже перестал об этом думать и на это рассчитывать, но в глубине души всё-таки возилось что-то крохотное, что-то рвущееся обратно, в родную, привычную жизнь. Ну не дитя я довоенного Союза! Чужой он мне.
— Реутов! — Панасыч, который за несколько минут моего ступора утопал вперед, остановился и развернулся ко мне лицом. — Ты чего там застыл? Ноги отказали?
— Да так. Ничего. — Ответил я хмуро, а затем ускорился, догоняя чекиста.
Хотя на душе теперь скребли кошки. Оно и до этого не сказать, чтоб сплошной позитив, но сейчас поднакрыло особенно сильно.
— И как думаешь, может ли Антон Семенович быть врагом советского народа? — Снова поинтересовался Шипко.
Вот ведь докопался со своим Макаренко. Мне какая разница, кто он. Но, естественно, вслух я этого не сказал. Просто пожал плечами молча. Мои мысли сейчас были очень далеко от темы разговора.
— А чем Антон Семёнович то не угодил? Его к врагам народа точно сложно привязать. Беспризорников вон, на путь истинный наставлял. — Выдал я что-то более-менее подходящее. Иначе Панасыч, похоже, не отстанет.
— Не помнишь, все-таки… — Сам себе кивнул Шипко. — Многовато у тебя провалов в башке, Реутов. Ну, к примеру, была ситуация здесь, в «дзержинке». Не так давно, кстати, пару лет назад. На заводе у некоторых мастеров стали пропадать из шкафчиков инструменты. На их тумбочках висят амбарные замки, но «коммунары» все же наловчились вскрывать их без особого труда. Антон Семенович тут же оценил ситуацию и предложил мастерам снять злополучные замки. Оставить шкафчики открытыми. И вот что интересно — кражи сразу прекратились.
— Ну? Это же прекрасно. Замечательная атмосфера братства, товарищества, душевной щедрости. И доверия, видимо. — Буркнул я.
Навязчивое желание Шипко продолжать этот разговор выводило меня из состояния равновесия.
— Думаешь? Ну, вообще-то, он, конечно, воспитанников всегда поддерживал. После выпуска «дзержинцы», поступившие в вузы и техникумы, получали раньше от коммуны стипендию. Безусловно, для них это было большим подспорьем. А вот приходом нового заведующего, сменившего Антона Семеновича, эти стипендии были отменены. Думаю, что Макаренко не одобрил бы такого решения…
— Николай Панасыч, что вы хотите сказать? Вы ведь к чему-то конкретному ведете. Сколько можно про Макаренко? То ли он — враг, то ли он — молодец, не понятно. А еще больше не понятно, при чем тут я? Мне казалось, мы стали чуть более откровенны друг с другом.
Я не выдержал. Вовсе не потому, что не хватило терпения. Мог бы и дальше послушать, не убудет. Нет, дело не в этом. Просто мы уже прошли часть территори и двигались к дому, где жили «коммунары», и пока что ни одно здание, находившееся в поле зрения, даже отдаленно не напоминало мне сарай, который я видел во сне. Плюс только что всплывшей воспоминание. В общем, я нервничал. А тут — Шипко со своим Макаренко.