Мэдди захохотала.
— Мне жаль того потерянного немецкого пилота, — сказала она. — Понимаю, что не должно быть, но жаль. Но я видела стольких наших растерянных пилотов во время их первого полета над Пеннинами. Это только кажется, что невозможно перепутать Англию и Францию. Но кто знает, о чем ты думаешь, когда все твои товарищи разбиты в пух и прах, а ты летишь в сломанном самолете. Возможно, это был его первый полет в Англию. Мне ужасно жаль его.
— И мне, — мягко сказала Квини и проглотила остатки чая так, словно там был виски.
— Допрашивать его было чертовски отвратительно?
Квини загадочно прищурилась.
— «Беспечные разговоры стоят жизней». Я поклялась никому не рассказывать.
— Ох! — Мэдди покраснела. — Конечно. Извини.
Оператор села ровно. Она посмотрела на свои сломанные ногти и пожала плечами, затем провела рукой по волосам, чтобы убедиться, что они в порядке. Поднялась, потянулась и зевнула.
— Спасибо, что поделилась булочкой, — сказала она, улыбаясь.
— Спасибо, что поделилась страхами!
— Ты все еще должна мне парочку.
Но прозвучала воздушная тревога.
Ормэ, 11 ноября 1943
К истории не относится
Должна рассказать про вчерашний допрос, потому что это было так смешно.
Энгель в отчаянии похлопала по стопке исписанной отельной бумаги и сказала фон Линдену:
— Прикажите ей написать про знакомство с Бродэтт. Это описание операции с радарами — ничего не значащий бред.
Фон Линден издал звук, похожий на тихое дуновение ветерка во время задувания свечи. Мы с Энгель уставились так, словно у него рога выросли. (Это был смех. Его губы не дрогнули от улыбки, думаю, его лицо просто сделано из гипса, но он определенно смеялся.)
— Фрёйлин Энгель, вы не литературовед, — сказал он. — Английского летного офицера учили слагать повести. Она накаляет обстановку.
Ей богу, Энгель уставилась на него. Я, конечно же, воспользовалась возможностью проявить твердолобое Уоллесовское высокомерие:
— Я не англичанка, безграмотные вы немецкие ублюдки, я ШОТЛАНДКА.
Энгель добросовестно ударила меня, чтоб я умолкла, и сказала:
— Она не пишет роман. Она докладывает.
— Но пользуется литературными образами и приемами, как в романах. И знакомство, о котором вы говорите, уже произошло. Вы читаете о нем уже четверть часа.
Энгель с остервенением начала перебирать страницы, листая назад.
— Разве вы не узнаете ее в этих строках? — подсказал фон Линден. — Ах, наверное, нет, она ведь польстила себе способностями и храбростью, которые вы никогда в ней не замечали. Она — молодая девушка по имени Квини, оператор беспроводной связи, которая сбила самолет Люфтваффе. Наша пленная английская шпионка...
— Шотландка я!
Пощечина.
— Наша пленница до сих пор не рассказала про ее роль в качестве радистки на аэродроме Майдсенд.
Ох, а он хорош. Я бы никогда в жизни не догадалась, что Гауптштурмфюрер Амадей фон Линден «литературовед». Никогда в жизни.
Он явно хотел знать, почему я решила писать о себе в третьем лице. Но знаете, я даже не задумывалась об этом, пока он не спросил.
Ответ прост: я рассказываю историю с точки зрения Мэдди, и было бы неловко сейчас все менять. Писать о себе в третьем лице намного легче, чем если бы я попыталась рассказать историю со своей точки зрения. Так я могу избежать всех своих старых мыслей и чувств. Это способ описать себя поверхностно. Я не воспринимаю себя всерьез — или хотя бы так, как воспринимала меня Мэдди.
Но, как верно подметил фон Линден, я даже не использовала собственное имя, что и сбило с толку Энгель.
Полагаю, что настоящий ответ заключается в том, что я больше не Квини. Хочется просто ударить прежнюю себя, когда я думаю о ней, такой серьезной, самоуверенной и чрезмерно храброй. Уверена, остальные хотят того же.
Теперь я совсем другая. Но они продолжают называть меня Квини. У всех есть дурацкие прозвища (как в школе, помните?). Одно время я была Шотландкой, но дольше все-таки Квини. Все потому что Мария, королева Шотландии, — еще один яркий пример прославленного предка. Который умер бесславно. Все они умерли бесславно.
Сегодня у меня закончатся канцелярские принадлежности. Они дали мне бланк еврейского рецепта, пока не найдут что-то более пригодное. Я даже не знала, что такие вещи существуют. На бланке сверху стоит имя доктора — Бенджамин Зильберберг, снизу — штамп с желтой звездой, предупреждающий о том, что доктор-еврей может прописывать медикаменты только евреям. Предположительно, он больше не практикует (по-видимому, его отправили на каменоломню в какой-то концентрационный лагерь), и потому бланк рецепта попал в руки Гестапо.
Бланк рецепта!
По крайней мере, я пожелала ей лучшего.
Я имею в виду, что нужно дать ей возможность выпустить пар, но когда я представляю этот сценарий, то в голову приходит картинка с Мата Хари24 на миссии. Интересно, Энгель была бы счастливее, будучи шпионкой, гламурной и смертельно опасной? Просто не могу представить ее ни в какой другой роли, кроме Отвратительной Педантичной Служащей. Да и после неудавшейся миссии в качестве специального агента не могу ничего посоветовать.
Хочу выписать рецепты для Уильяма Уоллеса и Марии, королевы шотландцев, и для Адольфа Гитлера, но не могу придумать ничего достаточно остроумного, что стоило бы расправы за испорченную бумагу.
Первым пунктом листе назначений для меня будет кофе. Следом аспирин. У меня жар. Это не столбняк, так как нам делали прививки, но может быть септицемия25; не думаю, что те булавки были очень чистыми. Была одна, которую я пропустила, когда вытаскивала все остальные, и это место сейчас очень болит (я немного обеспокоена по поводу некоторых ожогов, которые нещадно болят, когда запястье касается стола во время письма). Возможно, я скоро умру от заражения крови и избегу пыток керосином.
Нет ни единого эффективного способа покончить с собой с помощью шпильки (не назвала бы гангрену эффективным способом) — я долго ломала над этим голову после того, как увидела, что они забыли шпильки, но это просто невозможно. Хотя для взлома замков они очень даже пригодны. Я так любила уроки взлома во время наших тренировок. Однако неудачная попытка применить полученные знания не вызвала столько радости — вскрывать замки у меня получалось, но этого было недостаточно, чтобы выбраться из здания. Камерами нам служили номера отеля, но охраняли нас подобно королевским особам. К тому же, были собаки. После инцидента со шпильками они скорее позаботятся о том, чтобы я и вовсе не смогла ходить, чем позволят мне сбежать — не знаю, где еще можно овладеть такими полезными навыками, как выведение из строя человека без переламывания ему ног, кроме Нацистской Школы Рукоприкладства. Как обычно, нанесенные увечья были кратковременными, к настоящей неделе не осталось ничего кроме синяков, но теперь они тщательно осматривают меня на наличие металлических предметов. Вчера, например, поймали на том, что я пыталась спрятать в волосах перо от ручки (это было не запланировано, но чем черт не шутит).
Ох, я частенько забываю, что пишу вовсе не личный дневник, но понимаю это слишком поздно, чтобы суметь что-то исправить. Злюка Энгель всегда все отбирает и поднимает тревогу, когда замечает, что я пытаюсь что-нибудь припрятать. Вчера я попыталась оторвать низ страницы и съесть его, но она сумела перехватить лист. (Это было после того, как я поняла, что бездумно упомянула завод в Свинли. Но редкая борьба с ней подбадривает. Ее преимущество — свобода действий, но я немного более творчески подхожу к ситуации. К тому же, я прибегаю к использованию зубов, а она этим брезгует.)