Все давление исчезло. Больше нечего было бояться, не с чем бороться, ведь мы вдвоем летели, вдвоем управляли самолетом, рука об руку в золотом небе.
— Проще простого, — сказала она и рассмеялась, а я вторила ей.
Ох, Джули, узнала бы я, что ты мертва? Почувствовала бы, что тебя не стало, словно электрический ток, волной поразивший сердце?
Амели только что видела казнь в Шато де Бордо. Сейчас его называют Замком Палачей. У местных детей выходной в четверг, а не в субботу, и Амели вместе с друзьями отправилась в дешевенькое кафе в Ормэ, которое, как оказалось, находилось прям у дороги с тыла здания Гестапо. Амели с друзьями сидели в кафе у окна и заметили, как в переулке начала собираться толпа — будучи детьми, им было любопытно, что происходит — как оказалось, эти ублюдки поставили гильотину прям на заднем дворе и пытали людей...
Дети видели. Они не знали, что там происходит, и никогда бы не пошли смотреть на такое, но, как сказала Амели, они пришли, когда все уже началось, и увидели. УВИДЕЛИ КАК ЭТО ПРОИЗОШЛО. Она рыдала весь вечер, успокоить ее не представлялось возможным. Они видели, как убили девушку — Амели узнала ее — та училась в ее школе, но поскольку была на несколько лет старше, то уже выпустилась — что, если бы это была Берил? Или сестра Берил? Именно так и происходит — твоих одноклассников казнят как шпионов. Раньше я не понимала этого, правда не понимала. Быть ребенком и переживать, что в какой-то миг на голову свалится бомба, ужасно. Но быть ребенком и переживать, что полиция может обезглавить тебя, — нечто совсем из ряда вон. Чтобы описать это, не существует слов. Каждый новообретенный страх был чем-то, что я НЕ ПОНИМАЛА, пока не оказалась здесь.
Когда мне было восемь, еще до Депрессии, мы ездили в Париж на каникулы — я немного помню, как мы на лодке плавали по Сене, как видели Мону Лизу. Но больше всего запомнилось, как мы с дедушкой взобрались на самую верхушку Эйфелевой башни. Вверх мы поехали на лифте, но весь путь вниз проделали пешком, остановившись на первом уровне, откуда было видно бабушку в парке, в большой новой шляпе, которую она купила тем утром, и как мы помахали ей — она выглядела так роскошно, одна посреди Марсового поля, что вы никогда бы не подумали, что она не француженка. Она сфотографировала нас, и несмотря на то, что мы были так далеко и на фото нас не видно, я знала, что мы там есть. А еще помню маленький магазинчик, в котором дедушка купил мне на память маленькую золотую Эйфелеву башню на золотой цепочке, и она все еще есть, дома, в Стокпорте.
Это ведь было не так давно. Что не так с этим миром? Маман Тибо отпаивала Амели кофе с молоком за большим кухонным столом, а мы с Митрайет по очереди крепко ее держали, обмениваясь поверх ее головы взглядами, полными ужаса. Она говорила без умолку. Но я понимала через слово. Митрайет шепотом примерно переводила:
— Il y en avait une autre – там была другая. Il y avaient deux filles – там было две девушки – La Cadette et ses amies n’ont rien vu quand on a tué l’autre...
Они не видели, как казнили вторую девушку. Для всех нас было пыткой вытаскивать эту информацию из Кадетт. Туда привели двоих, они были связаны вместе. Вторая должна была стоять и смотреть, пока они убивают первую, — так близко, они заставили ее стоять так близко, что, по словам Амели, кровь обрызгала ее лицо. А после они заперли ворота. Амели и ее друзья видели через стену, как лезвие взмыло второй раз, но тут же убежали.
Второй девушкой была Джули. Уверена. Узницей в штаб-квартире Гестапо не может быть еще одна крошечная блондинка в свитере цвета осенних листьев. Амели видела ее.
Но я не верю, что они убили ее. Просто не верю. Все продолжаю думать о тех фотокарточках с пилотом. Они, должно быть, уже показали Джули эти снимки, возможно, она думает, что я мертва. Но это не так. Точно так же ситуация обстоит с ней. Все выглядит так, будто она мертва, но она жива. Теперь у них есть причины инсценировать ее казнь, поскольку на этой неделе с ней беседовала Джорджия Пенн, а им нужно восстановить свое... превосходство, или что бы то ни было, свой контроль над тем, что все знают или чего не знают. У того капитана/командира, должно быть, проблемы — он действовал за спиной своего начальника, пуская Пенн. Возможно, ему приказали убить Джули. Но я думаю, что ему, скорее всего, приказали инсценировать ее смерть, чтобы она снова исчезла. Но делиться с ней коньяком и в ту же неделю отправлять на гильотину? Я просто не верю в это.
ХОЧУ СРАВНЯТЬ ЭТО МЕСТО С ЗЕМЛЕЙ. Самолеты пролетают почти каждую ночь — здесь есть несколько военных заводов, работающих на немцев, и они отчаянно пытаются вывести их из строя. Они не сбросят бомбы в центре Ормэ, точно не нарочно, из опасения задеть гражданских. Они взорвали железнодорожный узел и двинулись дальше к заводам на севере города, хотя я не думаю, что Ормэ производило что-то помимо зонтиков. Но КВС не станут бомбить центр города. Именно поэтому сюда отправили Джули — чтобы мы могли справиться с этим с земли. Не многие здесь знают, что КВС пытается избежать удара по ним — никто не чувствует себя в безопасности. Американцы сбросили несколько бомб на Руан прямо средь бела дня. Люди паникуют, едва заслышав сирены, сообщающие о воздушном налете, и ныряют в укрытие, прямо как мы во время Манчестерского Блица. Но ничто никогда не попадает в центр Ормэ.
Иногда я хочу, чтобы это произошло — чтобы один большой взрыв стер с лица земли Замок Палачей. Хочу, чтобы это убогое место сгорело в адском пламени. Так сильно хочу, что ощущаю физическую боль. А затем вспоминаю, что Джули все еще там.
Я не верю, что она мертва, не верю их блефу, лжи и пустым угрозам. Я не верю, что она мертва, и НЕ ПОВЕРЮ, пока не услышу свой собственный выстрел и не увижу, как она упала.
Двадцать восьмое ноября, очередной воскресный ужин с нацистами. Пришлось довольствоваться малым. Могу только представить, как Кадетт скармливает им очередную ложь: «У Кете есть ухажер! Вы не поверите, как быстро она его окрутила. Это друг водителя Папы, они познакомились пару недель назад, когда мы перевозили кур. Теперь каждое воскресенье гуляют. А иногда даже в будни!»
А Маман все закатывала глаза: «Это неправильно, так неправильно, он же в два раза старше нее. Но что мне остается? Она ведь не моя дочь — мы заставляем ее много работать, а зарплату она не получает, поэтому я отпускаю ее в воскресенье днем... да и она уже взрослая. Только надеюсь, что она осторожна, что не навлечет на себя беды...»
«Беды» на пару с Полом, о даааа. Мы с ним ездили на велосипеде в один из чужих домов, дабы усовершенствовать мои навыки изготовления бомб и стрельбы из оружия. Сосредоточиться на чем-то нейтральном — сущее облегчение, думать о том, сколько взрывчатки нужно, чтобы подорвать машину, как подключить рычаг переключения, как с помощью магнита прикрепить детонатор, как попасть в движущуюся цель из карманного пистолета — взятого взаймы, поскольку Кете не должна носить с собой пистолет ввиду того, что ее арестуют, если поймают с ним. Спасибо вам, Джейми и Джули Бифорт-Стюарты, за первые уроки стрельбы. Сегодняшней движущейся мишенью был не Ми-109 и не фазан, а жестянка на полочке, которой на другом конце сада махал один очень храбрый человек. Шум скрывали звуки лесопилки, примыкающей к дому. Понятия не имею, работали ли они по воскресеньям всегда или создавали шум специально для нашего прикрытия.
— Жаль, что ты не хочешь остаться, Киттихок, — сказал владелец дома. — Ты была рождена солдатом.
Хах. Я довольно пыхтела, полная гордости, но в то же время меня одолевало презрение — что за чушь! Я была рождена, чтобы быть солдатом. Идет война, поэтому я переправляю самолеты. Но я не ищу приключений или воодушевления и уж тем более не собираюсь сражаться с людьми. Я делаю так, чтобы работали механизмы. Я люблю летать.
Приходится напоминать себе, что я все еще Мэдди — не слышала собственного имени уже семь недель. А Кете будет на пределе следующие несколько дней.