По пути домой крутила педали велосипеда со скоростью света, а по приезду стянула смятый шелк с шеи и расстелила поверх кровати в комнате Этьена. И именно тогда поняла, что то был шелковый шарф Джули из Парижа...
Я была маленькой, когда умер отец, но помню, как открывала ящик с его галстуками и впитывала их запах, пока Ба не убирала их. Галстуки пахли как папа — вишневым табаком, одеколоном и моторным маслом. Я любила этот запах. Он возвращал его обратно ко мне.
Шарф Джули больше не пах ею. Я зарылась в него носом. Пахнет карболовым мылом. Как в школе. Или как в тюрьме. Один уголок измазан чернилами, а посредине он изорван, будто она играла в перетягивание каната с Энгель.
Такой химический запах, сладкий и резкий. Джули пахнет совсем не так. Это напомнило мне, что Пенн говорила об Энгель — она химик.
Я сбежала вниз по лестнице.
— Tu cherches Gabrielle-Thérèse, — ищешь мою сестру? — спросила Кадетт, оторвавшись от домашнего задания.
— Oui – tout de suite, — да, очень срочно. Мне нужен утюг, горячий утюг... ох, Господи. — Я растерялась. Понятия не имела, как это сказать. Изобразила процесс глажки одежды. Но это дитя такое остроумное, что тут же поняла, бросила утюг Маман на плиту, чтоб прогрелся, махнула рукой в сторону гладильной доски и убежала в поисках сестры.
Митрайет, Амели и я стояли подобно ведьмам из Макбета за гладильной доской, затаив дыхание — я так боялась сжечь шарф, но, слава богу, обошлось — и спустя минуту-другую начало проявляться сообщение Энгель, коричневые буквы поверх серых узоров, прямо напротив чернильных пятен.
Не нужно обучаться в Управлении Специальными Операциями, чтобы знать, как пользоваться невидимыми чернилами. Не нужно даже быть химиком. Мы с Берил научились этому в Девочках-Скаутах. Писали тайные сообщения молоком. Легче легкого.
Не знаю, чем писала Энгель, но текст был французским, поэтому я не помню его дословно. Она или оповестила нас о чем-то, или предала, а итог мы узнаем сегодня вечером. Митрайет послала за Полом — они использовали его курьера в качестве посредника — ведь мы не знали, где именно он живет.
Сегодня вечером девятнадцать заключенных из Пуатье перевезут в концентрационный лагерь где-то на северо-востоке Франции. Автобус заедет в Ормэ и заберет еще пятерых пленников отсюда. Джули будет среди них.
Если я напишу доклад о чрезвычайном происшествии...
Не думаю, что сумею сделать так, чтобы это выглядело как доклад о чрезвычайном происшествии, но мне нужно хоть что-то написать — нужно запомнить — на случай трибунала. Мне плевать на суд. Я хочу сделать все правильно, пока помню.
Митрайет снова пыталась напоить меня успокоительными каплями несколько минут назад — полчаса забвения. Но на этот раз я собралась с силами и хочу писать. Быть может, я приму их позже.
Думаю, что приму. Закончив, я больше не захочу помнить
Отчет об инциденте
Попытка саботажа моста через реку Пуату на дороге Тур-Пуатье с намерением остановить немецкий военный автобус, перевозящий двадцать четыре французских и союзных заключенных, среда, 1 декабря 1943
Нам удалось. К тому же, мы проделали огромную дыру в мосту, что не позволит им выслать кого-то через железнодорожный вокзал в Туре
НЕНАВИЖУ ИХ НЕНАВИЖУ ИХ...
Я должна помнить Пола — Пола, которого я тоже ненавижу.
Он был великолепен. Я должна это признать. Все спланировал на лету, придумал, пока мы ехали. Резня была не его виной. За час он собрал армию из дюжины мужчин и двух женщин. Мы спрятали велосипеды и машину — все ту же Ситройен Розали. Понятия не имею, как владельцу удалось сделать так, чтоб машину не узнали и не арестовали, да и староват он для такой работы. Мы прятали машину в гараже, хотите верьте, хотите нет, принадлежавшем одной милой героической старушке, которая жила одна в вилле на берегу Пуату со стороны Тура. Она выращивала розы, в честь которых назвали миссию. Мы припарковали нашу машину позади ее, которая весьма удачно оказалась больше и новее Розали, поэтому все выглядело так, будто наша машина была ее предыдущей, которую она по ненадобности скрыла под пыльным полотном. Велосипеды мы спрятали в заброшенных конюшнях под двадцатилетним сеном.
Потом мы одолжили ее лодки. Одна красивая, тиковая гребная лодчонка девятнадцатого века и два каштановых канадских каноэ. Очень кстати для нас. Мост находится выше по течению от дома — какое-то время назад они здесь препятствовали движению, поэтому леди находилась под строгим наблюдением. Надеюсь, у нее не будет слишком много неприятностей снова — хотя на этот раз она, похоже, избежала их. Мы были осторожны.
Как бы безбожна я ни была, я молилась, чтобы ей это сошло с рук. Очень похоже на рябь в пруду — никогда не стоит на месте.
Так или иначе, мы погрузили взрывчатку в лодки — не думаю, что смогу в подробностях описать, какие материалы мы использовали, поскольку ответственной за это была не я, следовательно, даже внимания не обратила — и в темноте двинулись в сторону моста. Около часа пришлось плыть на тихих веслах. Вы наверняка читали о таком в историях про пиратов — уверена, в «Питере Пэне» был момент, где они плывут на тихих веслах. А может, даже в Ласточках и Амазонках. Английское лето и школьные каникулы теперь кажутся такими далекими. Видимость была кошмарной — всю реку окутал туман. Но мы справились. Установили взрывчатку на мосту и стали ждать.
Что пошло не так? Я не знаю, правда, не знаю. Это не была ловушка. Мы не были в меньшинстве, не сразу. Думаю, наши ставки просто были выше, чем у немцев. Разве мы не должны были догадаться, что они будут более безжалостными, чем мы? Но как это можно было предугадать? Ведь жалости в нас не было.
Что пошло не так... Возможно, было слишком темно — мешали ночь и туман. Туман был так же полезен, как и вредил, — он прятал нас, но закрывал обзор. Должна была быть четверть луны, хотя какая-то польза, но небо затянуло тучами, и мы действовали вслепую, пока не появился тюремный автобус со сверкающими фарами.
Эта часть прошла по плану — мы вывели его из строя за минуту. Мы довольно хорошо спрятались в прибрежной поросли — иве, ольхе и тополе, покрытом омелой. Нас скрывали высокие увядающие сорняки и туман. Наша маленькая бомба не нанесла вреда никому, кроме моста и автобуса. Взорвалась решетка радиатора, но фары не задело, да и аккумулятор, по всей видимости, не пострадал, потому что было достаточно светло, чтобы Пол и владелец Розали сумели изрешетить три колеса.
Водитель вышел из машины. Затем вышел охранник. У них были фонарики — оба обошли автобус, исследуя повреждения и ругаясь.
Пол снял их с помощью автомата, как уток на ярмарке. Пока все это происходило, я лежала, беспомощно скрутившись калачиком, и прикрывала голову руками, пытаясь унять стучащие зубы, поэтому все пропустила. Прирожденный солдат, чтоб его. Рейд на самом деле очень похож на битву. Это война. Война в миниатюре, но все еще ВОЙНА.
Из автобуса вышли два других охранника и сделали несколько выстрелов по кустам. Митрайет пришлось сесть на меня, чтобы я не раскрыла нас, до того сильно я вздрагивала. Наконец Пол врезал мне по голове.
— Соберись, Киттихок, — зашипел он. — Ты нам нужна. Ты очень меткий стрелок, но никто не ждет, что ты кого-то убьешь. Сосредоточься, хорошо? Они сейчас попытаются все починить. Попытайся вывести из строя их оборудование.
Я сглотнула и кивнула. Не знаю, увидел ли он мой кивок, но переместился обратно на свою позицию под мягко шуршащими ветвями ивы и болиголова, рядом с водителем Розали, и они подстрелили еще одного охранника.
Выживший охранник нырнул обратно в автобус. Последовала зловещая тишина — минуту-другую ничего не происходило. Затем четверо оставшихся солдат вывели всех узников из автобуса и заставили лечь рядком лицом вниз посреди дороги. Все это происходило в луче прыгающего света от фонарика, поэтому мы не посмели стрелять, боясь попасть в одного из наших.