Мы не видели лиц — нельзя было ничего сказать о пленных, ни возраста, ни пола, ни того, как они были одеты, но по тому, как они двигались, было видно, что некоторые из них были напуганы, а некоторые вели себя вызывающе, кто-то был связан по ногам между собой. Закованным в цепи было тяжело добраться до дороги, они то и дело спотыкались друг о друга, пока вылезали из автобуса. Когда всех уложили один к одному, словно сардин в банке, посреди дороги, один из охранников застрелил шестерых прямиком в голову.
Все произошло ТАК БЫСТРО. Этот ублюдок крикнул нам что-то по-французски. Митрайет зашептала мне на ухо все, что смогла перевести:
— Месть... двое за каждого убитого... Если мы убьем...
— Я поняла, поняла, — прошептала я в ответ. — Je sais.
За каждого убитого нами они будут убивать двоих. Расходный материал в виде заложников.
Трое охранников держали пленников на прицеле, в то время как четвертый пешком пошел вниз по дороге — думаю, в поисках телефона.
Мы ждали. Патовая ситуация. Было кошмарно холодно. Пол и несколько других мужчин быстро посоветовались и решили обойти мост, напав на охранников со спины. Осталось всего трое, плюс тот, что ушел за помощью, — казалось абсурдом, что мы не сможем справиться с ними.
Но у них было восемнадцать беспомощных заложников, скованных по ногам.
И одной из них была Джули. Или, возможно, как волновалась я тогда, ее уже застрелили. Невозможно было сразу сказать. Но затем охранники установили переносной прожектор, подключив его к аккумулятору автобуса, и осветили узников, после чего сразу стало понятно, что лишь некоторые из них — женщины, и что все выглядели истощенными. И среди них, прямо посредине, была та, которую я искала — копна светлых волос и свитер цвета осенних листьев. Ее руки были накрепко связаны за спиной чем-то похожим на кабель, поэтому она упиралась лицом в землю, в то время как остальные опирались на руки. Но она не была в конце ряда; не была одной из тех шестерых, которых только что убили. Она тихо дышала, ждала. Дрожала от холода, как и все мы.
А мы все ждали, кажется, не менее часа. Охранники убедились, что в них трудно прицелиться. Они двигались, не прекращая, и светили фонариками нам в лица — или туда, где, как они считали, наши лица находились — иногда ослепляя нас. Только потом я поняла, что сгрызла ногти на руках до крови в ожидании запланированного нападения Пола. Но его все не было. Трое немецких солдат устроились так, что всегда смотрели в разных направлениях, а один из них всегда целился в заложников. Мы просто не могли подобраться к ним. Одна из женщин, лежащих на дороге, начала рыдать — наверное, просто потому, что замерзла, — и когда мужчина рядом с ней попытался обнять ее, охранник прострелил ему руку.
И тогда я поняла, что мы даже не победим в этой битве — что мы просто не сможем победить.
Думаю, Митрайет тоже знала. Она мягко сжала мое плечо. Тоже плакала. Только тихо.
Вернулся четвертый охранник и начал обыденно переговариваться с друзьями. Мы ждали. Тишину нарушали разговор солдат, рыдания женщины и стоны мужчины с раненной рукой. Однако других шумов не было — лишь звуки ночи на берегу реки, ветра в голых ветвях, течения воды под разрушенным каменным мостом.
Джули подняла голову и что-то сказала, от чего солдаты начали смеяться. Думаю — клянусь, мы не могли ее слышать, но я клянусь, что она заигрывала с ними. Или делала что-то вроде. Один из них подошел и тронул ее дулом винтовки, словно проверяя кусок мяса. Затем присел и схватил ее за подбородок. Задал ей вопрос.
Она укусила его. Он жестко прижал ее лицо к дороге и вскочил на ноги, но едва успел навести на нее дуло винтовки, один из охранников засмеялся и остановил его.
— Он сказал не убивать ее, — прошептала Митрайет. — Если они убьют ее, будет не так... весело.
— Она сумасшедшая? — зашипела я. — Какого черта она его укусила? Сама под дуло подставляется!
— Именно, — согласилась Митрайет. — C’est rapide... Быстрее. Никакого веселья для нацистов.
А затем прибыло подкрепление. Два военных грузовика с брезентовыми бортами, с полудюжиной вооруженных солдат в каждом. И даже тогда мы не были в катастрофическом меньшинстве. Они начали выгружать мешки с песком и доски и сумели вытянуть автобус из того провала, в котором тот оказался, перевернуть его и уложить доски над дырой в мосту, чтоб могли проехать грузовики.
Но едва приготовившись загрузить грузовики, они получили отпор. Не только от нас. Некоторые из пленных ожили — горстка мужчин, которые не были скованны цепями, просто побежали, нырнули в канаву по ту сторону дороги и, к счастью для них, угодили прямо к Полу и его людям, которые направили их под мост к лодкам. Им в спины последовала череда новых выстрелов от пары солдат, а люди Пола начали стрелять в ответ. Пол приказал расправиться со снаряжением, и на минуту стрельба стала настолько ожесточенной, что я знала — два выстрела из моего маленького револьвера останутся незамеченными. Я нацелилась в цепи. Двойное нажатие, два быстрых выстрела в одну цель. Цепи лопнули, словно воздушный шарик — я едва могла поверить в такую удачу. И двое мужчин, которых мне удалось освободить, тоже побежали.
Когда попытался бежать еще один, солдаты убили его, словно грабителей банков в американских фильмах про гангстеров.
Когда побежали первые люди, охранник, на которого напала Джули, прижал ее, пяткой наступив на затылок — не давая ей ни шанса. Она упорно боролась и получила за это удар от того, кто приказал не убивать ее. К этому времени, когда некоторые заложники были убиты, некоторых погрузили в грузовики, а некоторые сбежали, на земле осталось лежать лишь семеро живых людей — Джули, прижатая ногой охранника, и две другие женщины. Двое из оставшихся мужчин были скованы лодыжка к лодыжке. И теперь немецкий капрал, или кем бы он ни был, главный из прибывшего подкрепления, решил преподнести стоящий урок — нам за то, что пытались освободить их заложников, а узникам за то, что возжелали свободы...
Он бросился к лежащим, а именно к тем двум, что были скованы, и вздернул их на ноги. А увидев, что Джули заслужила особое обращение от мужчины, державшего ее под каблуком, поднял и ее, подтолкнув, чтобы она встала рядом с другими двумя — один из них крепкий работяга, а второй — симпатичный юноша моих лет, оба оборванные и потрепанные.
Джули тоже была ободрана. На ней все еще была та одежда, в которой она прыгнула с парашютом — серая шерстяная фланелевая юбка и роскошный парижский пуловер с алыми китайскими фонариками, теперь уже с дырами на локтях. Ее волосы сияли золотом в искусственном свете, дико завиваясь по спине. Лицо — кожа да кости. Будто... будто она состарилась на пятьдесят лет за восемь недель — острое, серое, хрупкое. Мертвый отголосок Джейми, когда я впервые повстречала его в госпитале. Но еще более тощая. Она выглядела словно дитя, на голову ниже, чем самый низкий из мужчин, стоящих подле нее. Любой из этих солдат мог схватить и подбросить ее в воздух.
Трое узников в ряд. Командир отдал приказ, и охранник, держащий Джули, прицелился в младшего из мужчин и одной пулей ранил его прямо между ног.
Парень взвизгнул и упал, а они снова начали стрелять в него — сначала в один локоть, затем в другой, а потом опять подняли его на ноги, все еще визжащего, и заставили идти к грузовику и залезть внутрь, после чего вернулись ко второму мужчине, так же выстрелив ему в пах.
Мы с Митрайет рухнули на колени, задыхаясь от ужаса, бок о бок под прикрытием кустов и темноты. Джули стояла, съежившись под лучом прожектора, белая, как лист бумаги, и пустым взглядом смотрела прямо перед собой. Она была следующей. Она знала это. Мы все знали. Но они еще не закончили со своей второй жертвой.
Когда они выстрелили ему в локоть, а затем еще раз туда же, чтобы окончательно раздробить кость, мой и без того хрупкий самоконтроль испарился, и я разрыдалась. Я не могла управиться со слезами, во мне будто что-то сломалось, как в тот день, когда мы пошли помогать наводчику в Майдсенде и нашли мертвых мальчиков. Я разразилась громкими, булькающими рыданиями, плача словно ребенок.