Ее лицо — лицо Джули — ее лицо вдруг засветилось, словно рассвет. Радость, облегчение и надежда — все сразу, и она вмиг снова стала красивой, собой, прекрасной. Она услышала меня. Узнала мои крики страха. Она не посмела окликнуть меня, не посмела вмешаться — самая отчаянная беглянка Ормэ.
Они снова выстрелили во второго мужчину, раздробив вторую его руку, и он потерял сознание. Им пришлось тащить его в грузовик.
Джули была следующей. Вдруг она дико рассмеялась и закричала, громко и отчаянно:
— ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ, ХАРДИ! Поцелуй, БЫСТРЕЕ!
Она отвернулась, чтобы было легче. И я ее застрелила. Я видела, как вздрогнуло ее тело — от выстрела ее голова дернулась, словно ей дали пощечину. А затем ее не стало.
Не стало. Один миг полета в зеленом солнечном свете, и небеса вдруг стали серыми и мрачными. Потухла, словно свеча. Была, но теперь нет.
Я продолжу писать. Потому что то был не конец. То была даже не пауза.
Офицер поднял с земли другую женщину вместо Джули. Эта обреченная кричала нам по-французски: «ALLEZ! ALLEZ!» Уходите, уходите. «Résistance idiots sales, vous nous MASSACREZ TOUS!»
ГРЯЗНЫЕ ИДИОТЫ ИЗ СОПРОТИВЛЕНИЯ, ВЫ ПОГУБИТЕ ВСЕХ НАС
Я понимала, что она говорит, даже со своими школьными знаниями французского. И она была права.
Мы побежали. Они последовали за нами, стреляя в спину. Пол и его люди стреляли в спину им, прячась за стенами моста, поэтому им пришлось переключиться на тыловое нападение. Побоище. ПОБОИЩЕ. Половину из нас, в том числе и Пола, разнесли в клочья под мостом. Остальные же вернулись к лодкам и отправились вниз по реке с пятью беглецами, которых нам удалось спасти.
Когда мы отдалились от берега и на весла пересел кто-то другой, мне больше не оставалось ничего, кроме как склониться к коленям, разваливаясь на куски. Это продолжается до сих пор. Не думаю, что когда-либо смогу собраться воедино снова.
Митрайет нежно разжала мои пальцы, обхватывающие Кольт тридцать второго калибра, и забрала пистолет. Она прошептала:
— C’était la Vérité? — Это была Верити?
Быть может, она имела в виду «Это была правда? Это правда произошло? Последние три часа были реальны?»
— Да, — прошептала я. — Oui. C’était la vérité...
Не знаю, как я продолжала идти. Просто должна была. Должна была, потому и шла.
Изначально, когда мы надеялись, что у нас будет двадцать четыре человека, которых нужно перевезти и спрятать, идея состояла в том, чтобы переправить их на противоположный берег, а там разделить на меньшие группы, по двое-трое. Затем мы собирались разделиться сами, чтобы сопроводить их по пересеченной местности к всевозможным ангарам и коровникам, прежде чем взяться за более сложную задачу — безопасно вывезти их из Франции через Пиренеи или Ла-Манш. Но сейчас у нас есть лишь пятеро беглецов, а нас осталось лишь семеро, поэтому всем хватило места, чтобы за один заход добраться до виллы на том берегу реки. Митрайет приняла решение держаться вместе. Не думаю, что когда-либо замечала, будучи настолько поглощенной собственными страхами и переживаниями, что она была второй, после Пола, в команде.
Не уверена, что мы бы справились без нее. Все были потрясены. Но она была непреклонна. «Vite! Vite!» Быстрее! Приказы шептались резко, но едва слышно — лодки затащили обратно к стойкам, весла убрали, тщательно высушив все это с помощью пылевых тряпок, которые мы спрятали под половицами накануне. В оцепенении можно работать. Если кто-то дает тебе задание, которое не требует мысленных усилий, его можно выполнять автоматически, даже если твое сердце рассыпается на куски. Митрайет предусмотрела каждую мелочь — может, она готовилась заранее? Мы натерли весла и корпуса древней соломой из конюшен, оставляя на всем добрый слой пыли. Пятеро мужчин из тюремного автобуса работали тихо, но охотно, плечом к плечу с нами, желая помочь. Сарай для лодок находился в идеальном состоянии, когда мы ушли, — выглядел так, словно тут годами никто не бывал.
Затем показался поисковой отряд нацистов, и мы целый час провалялись в грязи вдоль берега, прячась в камышах подобно Моисею, в ожидании, пока они уйдут. Было слышно, как они переговариваются с садовником. Он вернулся позже, чтобы запереть сарай для лодок и дать нам знак, что все чисто — а так оно и было, — однако на дороге нацисты выставили часовых, поэтому мы не сможем воспользоваться Розали в ближайшее время. Но садовник предположил, что паре велосипедов будет безопасно проехать по тропинке вдоль реки. Всем раздали бензедрин. С помощью одного из каноэ мы переправили два велосипеда, двоих из нас и двоих сбежавших пленников через реку и проводили их в объятия тумана.
В этот момент один из спасенных мужчин рухнул наземь, и Митрайет растерялась.
— Nous sommes faits, — сказала она. Мы справились.
Мы устроились в конюшне, рядом с велосипедами. Не самое безопасное место в мире.
Интересно, а где сейчас самое безопасное место в мире? Даже страны, придерживающиеся нейтралитета, — Швеция и Швейцария — окружены. Ирландия погрязла в разобщении — им бы выложить огромными буквами, сделанными из побеленных камней, слово «ИРЛАНДИЯ» в надежде, что немцы не начнут бомбить их, думая, что это британская сторона северной границы. Я видела ее с воздуха. Может быть, в Южной Америке.
Когда рассвело, мы по-прежнему бодрствовали. Я сидела, обняв свои колени, рядом с одним из тех пареньков, которые сбежали, когда я выстрелила в цепи. Мужчины в оковах вынуждены были остаться с нами, потому что им нужно было избавиться от цепей, прежде чем они смогут куда-либо идти.
— Как они поймали тебя? Что ты сделал? — спросила я, забыв, что он — француз. Однако ответил он по-английски.
— То же самое, что и ты, — горько сказал он. — Взорвал мост и не смог остановить немецкую армию.
— Почему они просто не пристрелили тебя?
Он ухмыльнулся. Все его верхние зубы были сломаны.
— А ты как думаешь, gosse anglaise, наивное английское дитя? Застрелив, они не смогут тебя допросить.
— Почему только некоторые из вас были закованы?
— Только некоторые из нас опасны. — Он все еще ухмылялся. Думаю, у него была причина для такого оптимизма — ему был дарован второй шанс на жизнь, надежда. Хрупкая, но все лучше, чем двенадцать часов назад. — Они заковывают тебя, только если думают, что ты опасен. Та девушка со связанными за спиной руками, видела ее? Он не была опасной, она... сотрудничала с ними. — Он плюнул на солому под ногами.
Разбитые кусочки моего сердца заледенели. Казалось, будто я наелась колотого льда.
— Прекрати, — сказала я. — Tais-toi. ЗАТКНИСЬ. — Он то ли не услышал меня, то ли не воспринял всерьез и неустанно продолжал.
— Слава богу, что она мертва. Нет, ты ее видела? Даже лежа на дороге, она заигрывала с солдатами по-немецки. Из-за того, что ей связали руки, кто-то должен был помогать ей по пути туда, куда они нас везли — кормить, поить. Ей бы пришлось оказать несколько услуг охранникам, чтобы они помогли ей. Никто из нас не сделал бы этого.
Иногда я тоже опасна. В то утро я была словно противопехотная мина, бомбой-бабочкой, неразорвавшейся и тикающей, а он коснулся запала.
В действительности я не помню что произошло. Не помню, как напала на него. Но кожа на костяшках было разодрана там, где кулак столкнулся с его сломанными зубами. Митрайет говорит, что они думали, будто я пытаюсь выдавить ему глаза.
Я помню, как меня держали трое людей, помню, как кричала на мальчишку: «Ты бы не помог ей ПОЕСТЬ И ПОПИТЬ? ОНА БЫ СДЕЛАЛА ЭТО ДЛЯ ТЕБЯ!»
Затем, окутанные паникой из-за того, как много шума я устраиваю, они схватили меня. Но как только отпустили, я снова оказалась на нем.
— Я ОСВОБОДИЛА ТЕБЯ! Ты бы все еще был в цепях, в вонючем грузовом вагоне КАК КОРОВА, если бы не я! Ты бы не помог другому заключенному ПОЕСТЬ И ПОПИТЬ?
— Кати, Кати! — Митрайет, плача, пыталась ладонями обхватить мое лицо, чтобы успокоить. — Käthe, arrête... остановись, остановись. Tu dois — ты должна! Подожди... Attends...
Она поднесла жестяную кружку, полную холодного кофе с коньяком к моему рту — помогла мне. Помогла мне выпить.