Колька же, напротив, сидел безмерно счастливый — теперь журнал у них, и он сумел на время отвести от себя опасность наказания за пропуски уроков. Временами он заговорщически подмигивал Осокину: «Ты молодчина, Димка!»
После уроков они вышли из школы по обыкновению втроем. Димка уже успокоился, он шел с высоко поднятой головой, нижняя губа была надменно выпячена, лицо сияло гордостью.
Славка удивился.
— Ты чего солнцем засиял и напыжился, как индюк? — спросил он у Димки.
Тот в ответ лишь загадочно улыбнулся.
— Давай покажем? — Колька дотронулся до Димкиного портфеля.
Ребята остановились. Димка с готовностью открыл портфель и с торжествующим видом показал Славке увесистую тетрадь.
— Журнал? — изумился Славка.
— Ага! — ухмыльнулся Колька.
— Кто же это его?
— Я, — тихо признался Димка, чем поверг Славку в еще большее удивление.
— Он, он, — подтвердил Колька, отдавая дань восхищения другу.
— Димка, ты? — недоверчиво переспросил Славка. — Но зачем?
— Кольке надо пропуски прикрыть, — сверкнув улыбкой, пояснил Димка, а Колька опять произнес свое многозначительное «ага».
— Слушайте, это же здорово! — вдруг оживился Славка. — Теперь Елене наверняка нагоняй будет, ведь ее журнал пропал. Ну, ты, Димка, даешь! — протянул он нараспев и одобряюще похлопал Димку по плечу.
Димка чувствовал себя героем: наконец-то он заслужил признание, утвердился в глазах ребят. Его распирало, хотелось сделать еще что-то значительное, навсегда перестать быть пришибленным. «Шкилетом» — вечным объектом для издевок и шуток.
— Это еще что, — пренебрежительно отозвался Димка. — Мелочи жизни. Просто раньше не хотел я. Понятно? Нет, Димка не ущербный, как это некоторые полагают, — почти с вызовом произнес он.
Славка удивленно вскинул на него глаза: таким видеть Димку ему не приходилось, и он решил остудить его пыл:
— Ну, не задавайся, не задавайся. Можно подумать, подвиг Геракла совершил. Тогда не забывай: тебе еще одиннадцать осталось, — насмешливо бросил он.
Димка просто задохнулся от обиды и уже, не слушая ничего, выпалил:
— Можно и одиннадцать, можно… Да я… я… еще и не то могу… — Оборвав себя на полуслове, он быстро зашагал вперед…
— Располагайтесь. Я не при галстуке, извините. Рад видеть у себя молодых людей, даже если они из милиции.
Он усадил гостей на диван, сам сел в кресло, поджал ноги и совсем утонул в нем — маленький седой человечек в ярком халате. Видны были лишь прозрачные уши да поразительно длинные пальцы, искусству которых когда-то рукоплескал мир.
— Меня давно уже посещают только мои ровесники. Между тем трагедия старости не в близости смерти, а в потере связи с молодым поколением. Так, чем могу? Простите, кажется, задавать вопросы — прерогатива вашего ведомства?
— Мы к вам с просьбой, Илья Евгеньевич. — Туйчиев вынул из портфеля портативный магнитофон, осторожно поставил его на угол заваленного нотами столика. — Послушайте, пожалуйста.
— Все? — удивился старый профессор, когда после нескольких музыкальных тактов магнитофон умолк.
— Увы, — вздохнул Соснин. — Повторить.
— Сделайте милость.
Илья Евгеньевич, наклонив голову набок, снова прослушал запись. Потом еще два раза.
— Стоп! Хватит. — Он забарабанил пальцами по креслу. — Итак. Что это по-вашему? Ах, пардон, — спохватился хозяин. — Я опять начинаю задавать вопросы. Профессиональная болезнь педагога. Сегодня ведь я сдаю экзамен. Не так ли?
Туйчиев виновато развел руками.
— Извольте. Это вторая часть симфонии № 45 фа-диез-минор Гайдна.
— Здорово! — восхитился Соснин. — Если бы еще… Как насчет исполнителей?
— Это сложнее. — Старый профессор подумал немного. — Пожалуй, несколько самонадеянно, ибо в записи есть дефект, но, по всей вероятности, Большой симфонический оркестр Берлинского радио. Симфония записана на пластинку, у нас ее продавали. Да! Могущественная и безбрежная музыка! Вот чем следует наслаждаться, вот что надо впитывать в себя. Ее называют «Прощальной симфонией». А исполняют ее при свечах. В последней части симфонии музыканты один за другим гасят свои свечи и тихо удаляются, заканчивает ее дуэт скрипок.