— Давайте погадаем вместе, Илья Евгеньевич, — предложил Арслан. — Как вы думаете, что можно сказать о человеке, которому нравится это произведение?
— Только одно: это человек высокой музыкальной культуры.
— Интеллигент?
— Упаси меня бог утверждать это! — возразил профессор. — Здесь легко можно впасть в ошибку. Знаете, кто любимый композитор у вахтера нашей консерватории? Глюк! Кстати, мой тоже, — тихо добавил он. — Сейчас будем пить кофе. Мне привезли из Бразилии.
— Спасибо большое, вы нам очень помогли. Мы оставляем за собой возможность прийти к вам в следующий раз. Просто так, без дела. На кофе. А сейчас извините, дела…
Садясь в машину, Арслан, усмехнувшись, спросил:
— Как ты считаешь, мы с тобой обладаем высокой музыкальной культурой?
— А что? Если не тот уровень, то освободят от этого дела?
— Не думаю, — рассмеялся Арслан. — Придется, видимо, повышать.
— Ну вот, — заворчал Соснин, — еще музыкантом я не был. Кажется, все уже искать приходилось: и преступников, и свидетелей, и ножи, и топоры, а теперь вот симфониями заниматься буду. «Фа-диез-минор…» — передразнил он. — Тьфу, язык сломаешь. — Он откинулся на спинку сидения и отвернулся от Туйчиева.
— Искать придется не симфонию, а пластинку, — уточнил Арслан. — Ведь ты слышал, что сказал профессор: у нее есть дефект.
— Дефект! — буркнул Николай. — А сколько у нас в городе вообще пластинок имеется, об этом ты подумал?
— Думаю, много. Но ты же любишь масштабность.
— Это точно, — рассмеялся Соснин. — Ловишь на слабостях?
— Если честно, то без тебя мне пришлось бы туго…
— Ну ладно уж, — смущенный признанием друга, остановил его Николай.
Димка чувствовал: необходимо сказать что-то очень важное, всего несколько слов, их надо только найти и все будет хорошо, но насмешливые взгляды, которые Жанна время от времени бросала на него, лишали его уверенности. С каждым шагом Димка все больше оттягивал разговор и, как все робкие люди, пытался уверить себя, что он это сделает потом, чуть позже, или еще лучше — завтра.
Когда час назад они случайно встретились в сквере и Жанна, приветливо поздоровавшись, предложила побродить, он подумал, что ослышался, настолько неожиданно прозвучало для него это приглашение. Сердце учащенно застучало где-то чуть не у горла: сколько раз он представлял себя гуляющим с этой невысокой светловолосой девушкой, хотя прекрасно понимал, что воображение заводит его слишком далеко. Разве может он понравиться Жанне? Высокий, худой, нескладный, с редкими рыжеватыми волосами, в очках, толстые стекла которых делали его взгляд каким-то приниженным. А уши? Недаром одним из ранних его прозвищ было «Лопух». Вообще если бы объявили по школе конкурс на количество прозвищ, то первое место ему было бы обеспечено. Его рыжие кудри воодушевляли дворовых ребят на сочинение двустиший про рыжих и конопатых. Когда в шестом классе он увлекся транзисторными приемниками, то сразу стал «Локатором», в седьмом классе он вынужден был надеть очки и превратился в «Очкарика». Потом последовательно становился «Антенной», просто «Длинным», «Дохлым», «Дохликом» (так называли его девочки) и, наконец, «Шкилетом». Это последнее прозвище прикипело к нему, как смола, он и не заметил, как начал отзываться на него.
Однажды на уроке черчения Константин Гаврилович сделал замечание Хрулеву, чтобы он не вертелся.
— Я не верчусь, Константин Гаврилович. Я у Шкилета резинку спрашивал, — простодушно ответил Коля.
— У кого? — опешил учитель.
— У Шкилета, — под громкий смех класса повторил Хрулев.
Хотя Димка, казалось, привык, что никто не называл его по имени, в душе постоянно саднило непроходящее чувство обиды.
С годами обида иногда выливалась в приступы злобы, после которых Димка надолго замыкался в себе. В играх сверстников он почти не принимал участия: все у него получалось не так, как у других, хотелось быть удачливым, а выходило наоборот. Если играли в прятки, то водил все время только Димка, в лянгу он «маялся» до тех пор, пока надоедало партнерам.
Наверное, поэтому постепенно Димка научился жить в воображении: здесь был простор необъятный, никто не мешал ловкому, смелому Димке совершать самые невероятные подвиги. Как-то, еще в третьем классе, Димка рассказывал Толику Кириллову о немецкой овчарке Дике, которую привез с границы папа (бухгалтер, белобилетник, никогда не служивший в армии). Вместе с Диком Димка творил чудеса: спасали девушку от бандитов, находили по следу воров, обокравших соседей. Толик слушал эти басни с открытым ртом и восторгался. Но вскоре Толик поделился услышанным с Димкиным соседом — Колей Хрулевым, и Димка сразу стал «Мюнхаузеном». Новое прозвище настолько его уязвило, что он пожаловался маме.