«Как это случилось? Убей — не помню. Голова трещит». И вдруг мелькнула робкая надежда: «А может, это вытрезвитель?» Он оглядел помещение еще раз. Нет. В вытрезвителе — кровати, белые простыни, наволочки. Камера… Но за что залетел? Подрался? Он потрогал лицо, оглядел руки: ссадин не было… И вдруг отрезвел: в один миг, казалось, исчез хмель. Деньги! Где они? Почти же пятьсот рублей оставалось. Лихорадочно зашарил по карманам. Пусто! И воскресло перед глазами все. Он вспомнил, как они, едва держась на ногах, садились в поезд. «Дунай» со своей кадрой, правда, чуть потрезвее были. Потом они еще пили в купе. Пиво — прямо из горлышек. Коньяк глушили стаканами. Вспомнил и то, как сошли они с «Дунаем», чтобы добавить, и как милиционеры задержали их. «Дунай» предъявил свой билет, его отпустили, а он оставил свой билет в купе. «Дунай», гад, бросил его! И он и впрямь поначалу попал в вытрезвитель. Так почему же — камера?
Он поднялся, прошелся туда и обратно, массируя пальцами голову и лицо. Снова сел: не мигая, уставился в одну точку. Перед ним пронеслась вся его жизнь. Детство с постоянными отцовскими пьянками, мать, оглушенная такой жизнью. К тому же он, единственный ребенок, родился ущербным. Все из-за отца, из-за его беспробудного пьянства. Учился в так называемой специализированной школе. Отец во время очередного запоя заснул с папиросой во рту и задохнулся в дыму от тлеющего одеяла. Спасибо, мать проснулась и успела хоть сына спасти.
А потом была улица, ПТУ, из которого он сбежал с дружками. Стали воровать, везде, где только удавалось. Но вскоре обобрали киоск и попались. Вернулся и вновь залез ночью в магазин. Снова задержали. Осудили теперь уже не на год, как в первый раз, а на шесть лет… Отбыл и этот срок. Был рад. Хотел завязать, но встретил «Дуная», и все началось опять…
Печальные мысли его прервал лязг засова снаружи. Дверь открыл здоровенный добродушный младший сержант. Он держал в руках «раму» — специальный разносный прибор, в котором на кольцах были укреплены приплюснутые алюминиевые кастрюльки с пищей.
— Задержанный Алексеев, — прогудел он, — завтракать! Сейчас и чай будет. Потом — на допрос.
Алексеев не шелохнулся.
— Ешьте, а то остынет, — сказал сержант, уходя.
«Шел бы ты подальше!» — огрызнулся про себя Виктор. Ему было сейчас не до еды.
Ну, Витюха, пиши, пропал! Касса! Усекли! Все… Конец! А Вовчик кейфовать будет со своими шестьюдесятью процентами. И «Дунай» тоже — с бабой, в турне… «Нет, братцы… Сам пойду и вас не забуду. А мне скидка будет — я инвалид, я неполноценный…»
Снова загремел засов, и вошел тот же добродушный и флегматичный сержант.
— Вот и чай, — сказал он, неся кружку с дымящейся жидкостью. — А вот и сахар.
— Да подавись ты им! — сорвался Виктор, хотя пить хотелось донельзя.
Сержант удивленно уставился на него и спокойно спросил:
— Ты что, не проспался еще после вчерашнего или не с той ноги встал?
— С той, с той! — озлобленно пробурчал Виктор, а сам подумал уныло: «Не важно, как встал. Важно, как сяду…»
15
«г. Фрунзе, УВД,
руководству оперативно-следственной группы МВД УзССР
Сообщаю, что подозреваемый в совершении разбойного нападения на сберкассу гражданин Дунаев С. В. с Гайнуллиной Р. С. задержаны и этапируются в Ташкент. Задержанный Волгоградским РОВД подозреваемый Алексеев В. А. также доставлен в УВД Ташгорисполкома. Планировавшиеся во Фрунзе оперативно-следственные мероприятия в основном выполнены. В связи с этим, всему личному составу группы предлагается незамедлительно прибыть на базу для получения дальнейших указаний. Задержанного Черменова доставить в УВД Ташгорисполкома».
Роза Гайнуллина была потрясена. Так превосходно складывался этот вечер: Сергей (трезвый!) повел ее на цыганский концерт, потом решили поужинать у себя в гостинице, в ресторане, но, едва вошли в вестибюль, к ним приблизились четверо сдержанных мужчин. Двое остановились около нее и вежливо попросили: