— Играть надоело, — серьезно сказал он.
Группа, в которой он работал, поднимала голос лишь в случаях, когда власти разжигали национальную рознь. Им казалось, что своими листовками они уберегут украинцев от обидных кличек, евреев — от хулиганских налетов, кочевников-цыган — от преследования полицией… «Лихо пишете, мелко плаваете, — посмеялся один из его соседей по камере. — Как же, усовестите вы живодеров Романовых и всю российскую жандармерию!.. На том и держатся!»
Гильда допытывалась у Ефима:
— Что думает мальчик? Отвяжется от той шайки?
Ефим почесал за ухом.
— От одних отвяжется… Глядеть надо, чтоб к другим не пристал.
В механической мастерской Самоша давно присматривался к литейщику с лицом, усеянным оспенными вмятинами. Когда он говорил, в его зеленых глазах, казалось, бушевало пламя печи. Болотов выслушал парня, усмехнулся.
— Значит, поглубже копнуть хочешь? А мы тебя ждали. Грамотные люди нам позарез нужны. Постучись к своей старой знакомой — Анне Илларионовне. Назовешься Семеном Петровичем. Потом я тебя разыщу.
Анна Илларионовна и ее дочь Лиза обрадовались приходу Самоши, стали расспрашивать, где был, почему не показывался. Он пригнул голову: ее пересекали два больших шрама.
— Неученый был, — засмеялся он. — Пришел к вам за наукой, Анна Илларионовна.
Она нахмурилась, выслала Лизу из комнаты.
— Что болтаешь, Самоша? Какая наука?
— Я от Болотова, — пояснил он.
Женщина упрямо молчала, и тогда он спохватился:
— Простите, Анна Илларионовна. Забыл представиться. Семен Петрович.
Она покачала головой.
— Самоша Восков стал Семеном Петровичем. Удивительно… — И вдруг прыснула. — А помнишь, как Семен Петрович ворвался в благотворительное общество?
Он ушел от них с номером «Искры». Опять начались чтения при свечке. Мать однажды проснулась, спросила:
— Соседка тебя с Лизанькой приметила. Женихаешься или сызнова полиции глаза колешь? Смотри, как бы передачи мне таскать в тюрьму не пришлось.
Ответил как мог ласковее:
— Мамо Гильда, царь не хочет думать ни о вас, ни о ваших детях. Бог тоже не хочет. Кто же тогда будет думать о нас, если не вы и не я?
Передача понадобилась через месяц. Воскова схватили на кирпичном заводе, у бастующих рабочих.
— Что вы там делали? — допрашивал его полицмейстер.
— Ваше благородие, — возмущался Восков, — мог я приятеля навестить или не мог?
— Слушайте, Семен Восков, — сказал полицмейстер, — я вас заморю голодом в одиночной камере, пока вы мне не назовете своих коллег по социал-демократическому кружку.
Его снова били, бросали в карцер, передачи от матери и дядьки не принимали. Ефим записался на прием к губернатору, объяснял невнятно, пытался вызвать у нею жалость.
— Восков? — спросил губернатор. — Шестнадцать лет? Милейший, да в эти годы миски похлебки в день более чем предостаточно…
— Ваше превосходительство, — вдруг вспыхнул Ефим, — я когда-то в бродячем цирке работал. У нас укротитель одной миской похлебки восемь собачек откармливал. Только они все передохли.
У губернатора побагровела шея. Он встал.
— Господин Восков, если у нас передохнут все социал-демократы, Россия только выиграет.
— Вот и наш цирк тогда выиграл, — весело сказал Ефим. — Распался, как карточная колода. Здравия желаю, вашество…
Передач Семену не разрешили, но суд его выпустил: у полиции опять не хватило улик. На воле его долго не оставляли. Наконец по приказу Болотова Семен выехал в Ялту. Ему предстояло работать в нагорных кварталах, усеянных мелкими мастерскими и лавчонками. Он предвидел, что поднимать на борьбу ремесленников, дорожащих своими маленькими профессиональными секретами, будет куда труднее, чем полтавских кожевников или кременчугских табачников. Но он сам был мастеровым и понимал этих людей.
Две недели он готовил первое подпольное собрание. В полутемном сарае, который примыкал к эстрадной раковине, они спорили полночи. Семен потом признавался товарищам, что когда слово взял старый часовщик, он уж было решил, что все рухнуло.
— Что толку в вашем движении, например, лично для меня? — спросил часовщик. — Моя мастерская на видном месте, у меня полно заказов, до конца жизни без булки с маслом не останусь.
Вошло тревожное молчание.
— У меня тоже руки не дуры, — сказал Семен, — и говорят, что столяров таких в Полтаве не избыток. Но у меня четверо полуголодных сестер и братьев. Что будет с ними? Что будет с тысячами других детей? А хотите знать! — вдруг горько выкрикнул он. — Полицмейстер получил крупную взятку от трех компаний — галантерейной, портновской и часовой, и многих из вас через неделю-другую лишат аренды лавок под предлогом защиты монархии от бунтовщиков. Тогда вы вспомните, как держались за бублик с маслом.