В дверях застрял мальчик, на вид лет семи-восьми, и протягивал в разные стороны измятую, промокшую от снега записку. Его обступили гости, радуясь новому развлечению, жадными взглядами изучая этого коренастого крепыша с хорошо посаженной круглой головой и большими недоуменными серыми глазами. Он стоял в дверях, в огромной, не по годам, кубанке, которая сбилась набок, обнажив крутой лоб, стоял в широких, не по ноге валенках, с которых растекалась по глянцу паркета грязная лужа.
— Мне главного доктора! — сказал он, растерянный, ошеломленный и этим паркетом, и этой толпой.
— Ты откуда, мальчик? — перехватила инициативу госпожа Русанова.
— Мы из Жлобина, — сказал он, глядя исподлобья. Сделал шаг вперед, и толпа расступилась.
— Это же типичная глушь, господа! — не унималась Русанова. — Когда-то я проезжала это село… Расскажи нам, мальчик, как вы, дети и взрослые, веселитесь в своем Жлобине, как развлекаетесь?.. Есть у вас в доме игровая комната?
А он знал свой бревенчатый дом, в котором их было пятеро ребят, каждый день задававших один и тот же вопрос матери: «Мамочка Гильда, на обед мясо будет?», а когда приезжал с ярмарки отец, задававших один и тот же вопрос ему: «Батечка Петруша, у тебя хватило копеечки на леденцы?». Их любимой игрой было гадать, кто что получит с плеча старших. Они жадно прислушивались вечерами к беседам родителей: «Вот выплатим долги…», «Вот будет урожайный год…», «Вот Самоше перейдут твои чоботы, а Самошины — Шике, а Шикины — Мише, а вот тебе уж от кого перейдут — и ума не приложу…»
— Скажи нам, юный житель Жлобина, — Русанова точно декламировала, — хотел бы ты, чтобы в твоем местечке вырос театр и ты — ты сам мог быть в нем артистом? Хотел бы ты этого?..
Самоша озирался, но доктора в белом халате не было.
Елагина поняла, что мальчик думает о своем, осторожно вынула из его рук записку и улыбкой дала понять, что передаст ее по назначению. Он следил, как записку нес по залу официант, брови его прыгали, а над ухом звучал вкрадчивый голос:
— Ты выходишь на сцену, и твои земляки видят в тебе себя..
Он рванулся было за официантом, но опять его остановил резкий возглас Русановой:
— Господа, народ ценит фарс, вы почувствуете! — И, подводя мальчика к своей цели: — Смелее, юный житель Жлобина! Не иначе, как ты приехал с папочкой на ярмарку. Не иначе, как папочка заводил своего сынулю в балаган? Понравился тебе ярмарочный балаган, мальчик?
Чего это она про батечку Петрушу? Батечка тяжело занемог. Самоша — старший. Ему везти батечку в губернскую больницу. Тряская телега. Вьюга. Возчик бормочет, пугая мальчика: «Во метет! Мабуть, полтавчане господу в чем не угодили, а мабуть, он сам чарку лишнюю перехватил». Фельдшер тоже напугал: «Всех вас носит, а мест нет и не будет». Узнав, что Самоша в семье — пятый, послал мальчонку с запиской к главному доктору. Самоша плутал по ночным улицам, пока добрые люди не подвели его к розовому особняку с гипсовыми ангелочками над входом. Главный доктор здесь, а люди в цветастой одежке не понимают, что батечка Петруша корчится от боли на скамье у больничных ворот.
А голос обволакивает:
— Театр… Балаган… Ты хотел бы этого?..
— Чего вам надо, тетя? — вдруг выкрикнул мальчик. — Я баклажан не трогал… Я батечку Петрушу в больницу привез. Батечке назад не доехать!
Водворилось неловкое молчание. И вдруг с дальнего дивана раздался хохочущий бас:
— Ну и обложил вас жлобинский мужичок, господа! Взял, да и обложил! Благотворители… Балаган — баклажан… Примите и запейте. Перед употреблением… ха-ха… взбалтывать.
— Фи, вы напились, доктор Шануренко, — брезгливо сказала Елагина. — Не забывайте, что вы гость дамского общества.
Спектакль не получился. Она подала знак, и двое официантов взяли мальчика под руки, надеясь легко его выпроводить. Но он вдруг вырвался и, пересекая зал, подбежал к дивану, на котором полулежал Шануренко.
— Доктор, — закричал он. — Я вас всю ночь ищу, доктор!
— Что такое одна ночь, даже новогодняя, по сравнению с жизнью! — прервал его Шануренко; он пытался что-то разглядеть в мокрой записке, но так и не смог и, скомкав ее, отбросил в сторону. — Парадокс, а?
Русанова жарко зашептала графине, и та остановила официантов.
— Господа! — елейно воззвала Русанова. — Наш святой долг в эту новогоднюю ночь растопить сердца крестьянской семьи из Жлобина. — И, сняв со стола из стопки мелких тарелок верхнюю, протянула ее к гостям: — Расщедримся, господа!