Сальма Ивановна заглянула в глаза дочери.
— Ты это серьезно? Не ожидала. У Воскова никогда не было возможности для подобного выбора. Иногда случалось, он стоял перед дилеммой — бездействовать или действовать и сигануть за решетку. Я однажды попыталась подсчитать, сколько раз он сидел в тюрьмах — невозможно!
— Мама, но и в революции есть разные пути.
— Я тебя понимаю. Он рассказывал, что когда-то в Харькове его спросили в комитете: «Что ты предпочитаешь, товарищ Семен, каторгу или эмиграцию?»
— Мам, да ведь это же настоящая жизнь — из пучины в пучину, из бездны — в пламя…
— Да, ты действительно дочь Воскова.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
КЛАД В ПОЛТАВСКОМ САДУ
Между ним и Родиной оказался океан. А еще недавно его звали к себе полтавчане, екатеринославцы, звала рабочая Одесса. Они знали, что товарищ Семен обставит жандармов там, где спасуют другие.
Неожиданный вызов в комитет.
— Семья большая?
— Здесь один. В Полтаве — мать и четверо младшеньких.
— Имей в виду, за тобою слежка. Они поставили на ноги всех своих филеров. На квартиру к Фишкареву не возвращайся. Вообще-то надо бы тебе уехать. Но…
— В чем дело, товарищ? Не тяни кота за хвост.
— Нам нужна типография, товарищ Семен. Мы обшарили весь Харьков — ни одной наборной кассы без надзора полиции. Кто-то из эсеров проговорился, что у них кассы зарыты в Полтаве. Это будет твое последнее задание для Харькова. Возьмешься?
Задумался.
— Дайте Фишкарева и еще двух ребят, владеющих оружием. Типография будет.
Он начал энергично действовать. Двое парней, отданных ему под начало — совсем еще мальчишечка Родион, подносчик тары с завода «Гельферих-Саде», и второй, постарше, репортер из газеты «Волна», — обходили знакомых им эсеров, искали следы наборных касс. Семен в это время, вспоминая подарок ялтинцев, кроил чемоданы, в которых можно было бы уложить для перевозки шрифты. Илье он поручил немедленно примириться с отцом и выхлопотать себе комнатку рядом с прачечной. Илья запротестовал.
— Зачем я пойду к отцу? — кричал он. — Кланяться в ножки? Мы с ним идейные враги!
— Да это же прекрасно, — уговаривал его Семен, в душе искренне жалея товарища, — когда идейный враг работает на наше общее дело.
— Идейный враг вообще, но не отец, — выходил из себя Илья. — Разве у теоретиков где-нибудь сказано, что революционер вправе унижать себя для пользы дела?!
— Теоретики-революционеры всегда мечтали о своей типографии, — отшучивался Семен.
Ежедневно он менял жилье, о котором знал только Илья.
Подал о себе знать репортер. Они встретились в сквере.
— Эсер Яшка Френч знает, где зарыты кассы. Знает, но молчит. Слушайте, Семен Петрович, вы не учились с этим типом? Я видел у него школьную фотографию, и вроде бы рядом с ним сидите вы.
— Ну как же. Яшка — полтавчанин. Год мы отсидели на одной скамье, только школа была ремесленной. — Улыбнулся. — Вы что, по развернутым ушам[5] меня узнали?
В этот же вечер Семен пошел к Френчу. Он знал, что Яшка захватывал с эсерами оружейную мастерскую, но как только началась волна арестов, быстро объявил, что заблуждался, и на всякий случай женился на дочери исправника полиции. Френч встретил Семена радушно, подал знак жене, и на столе появились дорогие вина, закуски. Семен от трапезы не отказался, с полчаса утолял голод, пока его однокашник упоенно вспоминал о «порывах восставшей юности».
— А ты сейчас с кем, Самоша? — спохватился тот. — На что живешь, где лямку тянешь?
Семен дал понять, что это не общий разговор. Яков Френч вскочил из-за стола, извинился, выпроводил жену из комнаты.
— Говори же, — нервно предложил он. — В какой ты партии?
Семен нарочно замедлил с ответом.
— Наша группа пока вне всех партий, — грозно шепнул он. — Террористы-индивидуалисты. Охотимся за знатным лицом. Но это только подход, Яша, к фигуре, облаченной еще большей властью.
Френч схватил рюмку, жадно выпил, глаза его недобро сверкнули:
— Это что-то новое. Я думал, Самоша, у тебя хватит смекалки понять, что время уже не то. Надо же, — вырвалось у него, — террористы, да еще с уклоном в высокопоставленную фигуру. Предупреждаю, я этого не слышал.
Восков аккуратно положил себе на тарелку салат.
— Не слышал — и не надо. Но я думаю, старому товарищу ты не откажешься помочь. Приюти на две-три ночи.
— Восков Самуил Петрович (Семен Петрович, Товарищ Самуил), 1889–1920. —