Френч встал из-за стола, для чего-то подошел к двери, прислушался.
— К сожалению, Самоша, эта квартира не моя. Она принадлежит тестю, а он служит… гм… в полиции.
— Видишь ли, — Семен понял, чем его взять. — Меня схватят, как только я высуну нос на улицу.
— Тогда ты не имел права заходить сюда! — взвизгнул Френч. — Это элементарное нарушение конспирации! Меня тоже могут забрать. У меня боевое прошлое! — Он перехватил насмешливый взгляд Семена и вдруг жалобно застонал: — Честное слово, я все для тебя готов сделать. Только не подведи меня сейчас.
Семен тоже встал, поправил галстук.
— Ладно, Яшка… Я попробую уйти. Но в одном только случае: скажи, где у вас зарыта типография?
Яшка вдруг почувствовал себя хозяином положения.
— Это тайна моей партии, — высокомерно сказал он.
Семен кивнул, снова уселся, отрезал ломоть дыни.
— Нет, мне все же придется остаться у тебя, — раздумывал он вслух. — Моя последняя надежда была на то, что удастся спастись от ареста, выдав им типографию.
Губы у Якова задрожали. Он достал портсигар, закурил.
— Ты вынуждаешь меня нарушить клятву… Мы зарыли кассы в Полтаве… гм… в конце Почтамской, у самого Кадетского плаца.
Семен искоса взглянул на него.
— Кого ты хочешь надуть? Полтавчанина? Как же, поверю я, что там, где с утра до ночи шныряют гимназисты, вы рылись в земле?
Френч метнулся к комоду, с грохотом выдвинул нижний ящик, выковырнул из щели клочок бумаги, бросил перед Семеном на стол:
— На, подавись! Вот план. Я не соврал — Полтава. Только Ново-Кременчугская, девять. Во всех четырех углах сада копались. И сматывайся сразу. — В дверях он снова начал «играть»: — И это справедливо — шантажировать друга юности?
Семен усмехнулся:
— Дурачина, ты теперь всю жизнь можешь хвастать, что хоть один раз оказал услугу рабочему делу.
В тот же вечер вчетвером они выехали в Полтаву. У каждого был в руках чемодан среднего размера, темной кожи. Вряд ли можно было заподозрить, что дно такого чемодана схоже с пчелиными сотами.
Всегда веселая, живописная Полтава показалась мрачной. Перед серым вокзальным зданием гарцевали жандармы, у моста через Ворсклу были выставлены караульные посты.
Приезжие договорились, что день проведут порознь, а ближе к полуночи встретятся на Ново-Кременчугской.
Семен поднялся на гору к Соборной площади и остановился у крутого обрыва. Под ним затейливыми зигзагами тянулась железнодорожная колея, словно бы отсекавшая хуторки белых и красных мазанок друг от друга. С горы казалось, что они поддерживают тянущиеся ввысь белоснежные стены церквей и золотистые купола колоколен. В розоватой дымке утра наплывала многоколонная громада памятника Петру, увенчанная щитом и древнерусским шлемом, а слева и справа просыпались и начинали свой хлопотливый бег спадающие к реке полтавские улочки..
— Господин первый раз в нашем городе?
Не спеша обернулся: высокая девушка, большие внимательные глаза.
— Да, проездом.
— Господину есть где остановиться?
Что за надоеда! Небрежно ответил:
— У меня рекомендательное письмо к графине Елагиной.
— Простите, но вот уже год, как она переехала в Петербург.
Так можно и засыпаться! И вдруг звонкий смех:
— Семен Петрович, я же Лиза, Лиза! Не узнаете?
— Лизонька, простите. Пришел полюбоваться с горушки своей Полтавой и вдруг — филер в девичьем обличье. Почему вы здесь? Где Анна Илларионовна?
Она сжала губы.
— Я думала, вы знаете. Маме пришлось скрыться. Ловлю вас, чтобы предупредить. И у вас под окнами жандармы. Так что…
— Все это так, но я должен повидать мать.
— Она ждет вас у соседки.
…Они сидят за столом друг напротив друга, мать и сын. Они просто рады, что смотрят друг другу в глаза.
— Самоша, вырос как… Неужто такого тебя родила?
— Что вы, мама! Меня губернатор откормил. Уважает.
— Не бреши, — строго предупреждает она. — Или у меня глаз нету? Щеки завалились, как плетень у твоего дяди Ефима. Домой не потянуло еще? Или как там у вас, у смутьянов, говорится: мой дом — весь шар земной…
— О, вы ученая стали, мамо. А я вам денег немножко привез.
Всматривается в нее с болью: волосы точно снегом посыпаны, морщин прибавилось и забот, верно, тоже.
— Самоша, — она говорит резко, прямо, крутить не привыкла. — Воз тащу по привычке, сил уже ну никаких. Свалюсь — посмотри, чтобы хлопцы в люди вышли.
— Постараюсь, мамо… если на воле буду.
— Ну, значит, угадала мать, что тебя гложет. Или пусть меня любимый пес за пятку ухватит!