Володя невозмутимо подключался:
— Гора. Неровность на земле, затрудняющая движение по ней.
— Воскова, на «зе»!
— Звезды, — радостно откликалась Сильва. — Единственное вечернее освещение в альппоходе.
Ей до того понравился этот словарь, что она занесла его в дневник. Здесь были и «гигиена — экзотическое животное, редко перебегающее альпинистские тропы», и «ишак — обладающий, в отличие от альпиниста, тремя качествами: скромностью, выносливостью и молчаливостью». Маленький трудолюбивый ишак, сопровождавший их и по знаменитой Ингурской тропе, которая вела в Сванетию, был Сильвиным любимцем.
Володя, диктовавший Сильве на стоянках новые афоризмы, вдруг увидел, что из дневника выпал листок, поднял его, успел прочесть:
— Извини. Я думал, это из словаря. Чьи?
— Мои. Очень плохо?.
— Не знаю… Но этот образ мне нравится. — Повторил: — «Как дыханье большого зверя»… Пожалуй, это придумать нельзя. Это надо услышать.
Сильва густо покраснела. Володя быстро отвлек ее:
— Напринимали нас в комсомол чохом в школе, а теперь разбирайся с каждым. Я в курсовом бюро. Попросил одну группу летом в подшефном детдоме радиоузел оборудовать. И вдруг слышу: «Мы тебе не на подхвате». Ну, взял двух своих товарищей, и мы за одну ночь радиофицировали детдом.
— А тот демагог?
— Прячется от меня, урод. Осенью найду.
— Володя, а я думаю, — решила она, — если что-нибудь случится с нами или с нашей страной, никто из нашего поколения не скажет: «Мы вам не на подхвате». Понадобится — и на подхват станем.
Сванетский хребет… Приветливый разноязычный Зугдиди… Шумный, зеленый, лезущий в гору Сухуми с его субтропическими тенистыми садами, раскаленными пляжами и визжащим, орущим, снующим обезьяньим питомником.
И конечно, все побежали на почту — за письмами от родных и друзей. Сильва прочла письмо из дому, посмеялась, повздыхала.
— Что, заскучала в походе? — спросил Володя.
— Ну, что ты… Я очень тебе благодарна, Володя. За путевки… ну, и за все. Знаешь, я бы тебя даже поцеловала… если бы ты был девчонкой.
Он засмеялся.
— Вот не повезло мне, Сильвочка. Не тем родился.
Она утешила его новым четверостишьем:
Взяла его за руку — впервые в жизни взяла за руку парня, и они пошли по улице Ленина, вверх, к горам.
— Стихи Восковой? — спросил он позже.
— Восковой. Очень плохие?
— Образ есть, — сказал он, улыбаясь. — «Бледноликой прозрачности гор».
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
«ЧУДАКИ» ПРОБЬЮТСЯ
Он столярничал уже полтора десятка лет. Он владел инструментом, как виртуоз. Кто-то из друзей пустил шутку: если бы на митинге эмигрантов понадобилось сыграть на скрипке и ее бы не оказалось, мистер Восков сыграл бы на рубанке. А сейчас рубанок в руках «не играл».
Он сел на ящик и задумался. Глубокая складка перерезала его лоб, шрам — след недавнего побоища — порозовел, руки непроизвольно зашевелились, словно выбирая стружку.
Собственно, ничего трагичного. «Русские рабочие союзы» действуют уже в сорока городах и производственных районах Штатов. Доверие к меньшевикам и анархистам подорвано; союзами ведает Американская Социалистическая партия. В редакции «Нового мира» перемены. Дейчу пришлось уйти, редакторское кресло занял Джан Эллерт. Не все в нем Семену нравилось, но в газетной хватке Эллерту отказать нельзя. Фельетон «К 300-летию дома Романовых», над которым потрудился и Эллерт, и Восков, и все они, был хорошо принят читателями. Долго еще в рабочих кварталах будут повторять запомнившуюся им фразу: «Рука палача требует, чтобы ее целовали».
Назревают крупные события и в самой России. Недолго уже им, политическим эмигрантам, работать на чужбине.
Воскова выдвинули в правление союза, — это вызвало у одних радость, у других замешательство, даже недовольство. Дело было не в нем, бруклинском столяре. Он баллотировался по списку Социалистической партии — вот что явилось «сюрпризом» для Нью-Йорка.
— Чудак, — сказал ему один из профсоюзных лидеров, некто Грайв. — Да будь ты хоть второй Карл Маркс, тебя на пушечный выстрел не подпустят к нашим правлениям ни в центре, ни на местах. Поверь уж мне… Тридцать пять лет существует Американский союз строительных рабочих, но социалистов в его правлении еще не было. Так что брось это дело, парень.