В шесть… расстреляют… не увидеть…
Лжет полковник, чего-то ждет от него или и впрямь решил с ним разделаться?
Как он стал «Семеном Петровичем»? Казалось, еще вчера он был Самошей, и была Полтава, и визжащие братаны.
Он попытался распрямиться, но мешал низко нависший потолок камеры. Он невольно вспомнил, как совсем недавно, согнувшись, чтобы не удариться лбом о притолоку, входил в сенцы родного дома. Час был поздний, он старался не скрипнуть дверью. Подошел к поблескивавшему в углу сеней ведерку, зачерпнул ковшик студеной воды, выпил и даже причмокнул от удовольствия.
Свет разлился по сеням, от неожиданности юноша выронил ковш. В дверях, ведущих в горницу, стояла мать, а за ней он увидел своего дядьку Ефима.
Из отцовской родни он больше всего любил своего неудачливого дядьку. Сколько профессий ни сменил Ефим! У него были ладные руки, все умеющие делать, — он и столярничал, и слесарил, и даже из глины лепил. Но какие-то люди всегда вовлекали его в невероятно невыгодные сделки, из которых он выходил по уши в долгах. Ефим не унывал. Отец рассказывал, что брат в молодости три года колесил по южным губерниям России с бродячим цирком.
Гильда полила сыну на руки, бросила ему жесткое полотенце, придвинула тарелку, на которой громоздились крупные, с синим отливом баклажаны.
— Расскажи дяде, — устало сказала она, — где есть такие дома, чтобы люди терпели по ночам визг твоего рубанка. И откуда берутся такие нахалы, что отрывают кормильца от семьи!
Он сделал вид, что его сейчас ничто, кроме баклажанов, не интересует. Да и что он мог им рассказать?
Как бегал по городу в поисках заказов и ругался с владельцами лавок из-за того, что они вечно пытались его надуть? Как ночью, при дрожавшем язычке свечи, зачитывался книгами о людях, которые искали дороги к счастью?
Иногда, если удавалось сдать заказ засветло, он заходил в Зал народных чтений послушать лекторов или чтецов. Но чаще всего со сцены звучали какие-то святочные рассказы. В этих рассказах к добрым и кротким детям обязательно под Новый год являлись Дед Мороз с ворохом подарков или благородный доктор с лекарствами для чахоточных от еще более благородной графини…
— Где вы выкапываете всю эту шелуху? — прервал он однажды чтеца.
И не ожидал, что сидевшая позади него группа веселых молодых людей бурно зааплодирует.
Потом один из этих людей сменил оконфуженного лектора и заговорил совсем о другом. О том, как повсюду народ водят за нос. Как отвлекают его от насущных житейских вопросов. Как хитро действуют «отцы города», завлекая рабочих в винные лавки и втихую снижая расценки, поощряя погромы и бросая в тюрьмы бастующих.
В дверях появился околоточный и молодые люди разошлись. Но Воскову оставили адресок. На другой же день он пришел к ним. Первое поручение было пустяковым: наклеить листовку на двери любого крупного магазина. Он два часа ходил по улице, присматриваясь и примеряясь. Боялся? Нет, просто ему все время казалось, что старичок с низко нахлобученной ермолкой, которого он давно приметил, подглядывает за ним. Куда бы он ни поворачивал, он встречал этого старичка. А пришлепнув листок у входа в шляпный магазин «Модный свет», вдруг явственно увидел, что старик манит его пальцем.
— Молодой человек, — гаркнул старик на всю улицу, — я давно вас высмотрел. Мне для примерочной нужен красивый манекенщик… Куда же вы?..
Его друзья очень смеялись, узнав, как он выполнял свое первое поручение и как сбежал от старика проходным двором.
Новая работа увлекала. Заказы, споры с лавочниками, даже выговоры матери за поздние приходы отошли куда-то назад. Единственно, чего он никогда не забывал, — отложить грошик на леденцы для младших сестренок и братишек. Он хорошо помнил, как сам ждал приездов с ярмарки отца.
«…Ах, мамо, что мне ответить вам?»
— И дому пользы нет, — жаловалась Гильда Ефиму, — и здоровье не бережет, и сам на подозрении. Вчера пристав приходил: «Присмотрите, госпожа Воскова, за сыном, он завел себе плохую компанию». Что ты себе думаешь, я тебя спрашиваю. Может быть, ты уже и не Восков, а прямо Галилей? Или ты уже прямо Софья Перовская? Видела я твои книжечки, от матери не спрячешь…
Ефим долго смеялся, потом посуровел.
— Довольно, невестушка! Дело ясное. Навостри внимание, Самоша! Это были любимые слова нашего владельца цирка, когда нужно было сматывать удочки. Тебе уже пятнадцать лет, вымахал… Соображай, значит. Пока полиция не заявлялась, мог шалить по-всякому. Теперь — не выйдет. Себя подведешь и малолеток. — Вдруг опять залился смехом: — Эх… Были среди Восковых и деловые люди, и ремесленные, даже один циркач затесался. Но чтоб власть дразнить… Вот что, племянничек, завтра же поедешь к моему дружку в Кременчуг — он тебя определит к делу. Собирай его, мать.