- Спасибо, Андрей! - сказал он, и было видно, что это от всей души. И добавил просто: -Ты хороший парень. Я бы тоже хотел иметь такого друга, как ты или Алеша.
Все повеселели.
- Значит, ты, Алеша, изучаешь по ночам "математику,- удовлетворенно заметил Кирилл,- на чем остановился теперь?
Алеша смущенно взглянул на Кирилла.
- Так ведь самоучкой. Я теперь по профессии...
- Знаю. Но мне хотелось бы знать, что именно ты одолеваешь сейчас. Тебе ведь трудно. Может, я помогу. Посоветую...
Алеша так и просиял от удовольствия.
- Спасибо, Кирилл Георгиевич. Конечно, вы могли бы дать мне совет. Может, я не с того боку захожу. Я сейчас учусь интегрировать, решать в квадратурах обыкновенные дифференциальные уравнения. Начал было изучать векторный анализ и тензорную алгебру, но... умение оперировать с тензорными индексами мне не очень-то дается. Взялся за основы теории функций комплексного переменного, но ничего совсем не понял... Ни в теории группы, ни в методе Лапласа. Рано еще браться за это мне.
Кирилл изумленно переглянулся с отцом и стал расспрашивать Алешу о деталях, потом, поговорив, снабдил его какими-то толстыми трудами по математике. На этом мы распростились до вечера.
У Кирилла Дроздова была такая же просторная однокомнатная квартира, как и у отца, но, отражая индивидуальность хозяина, совершенно не походила на отцову. Общее лишь одно: много книг. Но и книги совсем разные. Я постоял возле стеллажей: физика, математика, космография, кибернетика, воздухоплавание, физиология, психология и театр. На нижних полках журналы: "Квант", "Физиология человека", "Театр" - за много лет,- солидные исследования, монографии, воспоминания артистов и режиссеров.
На свободной от книг стене портреты Эйнштейна, Ландау, Вавилова (но не физика, а Николая Вавилова, генетика), Смоктуновского и поэта Павла Антокольского. И всего один пейзаж, мастерски сделанный,- утро на неведомой планете.
А на одной из полок я увидел в пластмассовой рамочке портрет красивой женщины... Это была фотография моей матери.
...Час от часу не легче, я, что называется, просто обомлел. Все уже расселись - Виталий у пианино, ребята - рядком на тахте, папа в кресле, Кирилл и Христина приготовили кофе и принесли его, а я все стоял, как пень, и смотрел на фотографию матери. Как она здесь очутилась?
- Что, понравилась? - добродушно спросил Кирилл.- Садись пить кофе. Тебе со сливками?
- Все равно. Откуда у вас фотография?
Он уловил в моем голосе возмущение и усмехнулся.
- Ты что, ее знаешь?
- Это мамина фотография,- буркнул я.
- Воистину тесен мир! Выходит, это ваша жена, Андрей Николаевич? обратился он к отцу. Голос его теперь звучал напряженно.
- Бывшая жена,- просто ответил отец, мельком взглянув на фотографию.
- А-а, вот оно что!.. Интересный человек. Жаль, что мы с ней откровенно разговорились лишь накануне моего отъезда в Новосибирск. Фотографию она прислала в письме... по моей просьбе. Там славная надпись на обороте, прочти, Андрей.
Он протянул мне карточку, и я, поколебавшись, взял ее и прочел вслух: "Личность определяется тем, что у нее можно отнять. Никогда у Вас не отнимешь свободы мысли, нравственного максимализма, принципиальности и мужества. Как Вы блистательно доказали, что и один в поле воин!
Дорогой Кирилл Георгиевич, если взгрустнется, если понадобится друг позовите. Откликнусь. Ксения Болдырева".
Я повернул открытку, даты почему-то не было. Все смотрели на меня.
- Откликнулась? - насмешливо как-то поинтересовался Виталий.
У меня сжались кулаки. Не любил я этого парня!..
- Ты пришел петь, пианино перед тобой,- резко напомнил ему Женя.
Виталий налил кофе и стал медленно цедить - именно не пить, а цедить.
- Если не секрет, что это за история насчет и "один в поле воин"? добродушно поинтересовался отец.
- Никаких секретов, Андрей Николаевич, хотя сама работа и прошла под грифом "секретно". Могу коротенько рассказать. Я работал тогда в научно-исследовательском институте (он назвал известный в Москве институт), был младшим научным сотрудником, только что защитился - ожидалась для меня вакансия. Но я увлекся одной интереснейшей идеей где-то на стыке физики и физиологии. Сумел увлечь ею товарищей по лаборатории. Однако начальство нас не только не поддержало, а навязало совсем другую тематику. Директор любил для своих сотрудников что-нибудь попроще: надежнее и скорее. Мелкотемье ужасное, там и работы-то, если взяться, недель на шесть, а отнюдь не на год. Товарищи уговорили меня не связываться, а посвятить плановой работе понедельник, остальные дни недели - нашей идее. "Твоей идее", как говорили они. Так вот, моя идея оказалась очень трудной в реализации. Крайне трудной. Скоро нас осталось трое... Остальные под благовидными предлогами уклонились. Мы работали и вечерами, без выходных. Директор как-то дознался насчет "понедельника", устроил нам бучу: "Вечера меня не касаются, но на работе будете делать лишь запланированную тему".
Пришлось работать еще и ночами... Один из моих товарищей заболел - язва желудка. Не желал ложиться в больницу, пока не закончим работу. Не прощу себе никогда, что не настоял. Его увезла "скорая помощь", когда наша работа была закончена. Он умер на операционном столе... мой лучший друг. А затем началась клоунада. Вы понимаете, в чем дело? Работу сделали младшие научные сотрудники. Представить нашу работу пошел старший научный сотрудник. На ученом совете - уже заведующий лабораторией. В министерство поехал докладывать... директор НИИ. Наши фамилии вообще "забыли" поставить на титульном листе. Там стояло имя директора, ученого секретаря, завлабораторией и еще с полдесятка фамилий, не имеющих к этой работе ни малейшего отношения.
Работой заинтересовались ученые, работающие в области космографии, просто космонавты... Она была выдвинута на соискание Государственной премии.
Тогда я взял отпуск и посвятил его хождению по инстанциям. Я поставил своей целью, чтоб возможно большее число людей узнало об этой истории. Обошел редакции газет, побывал в министерстве, Академии наук. Даже Аркадию Райкину рассказал. И космонавтам рассказал. В общем, развил такую энергию... Представляете, какая поднялась заваруха? Я добился того, чего хотел: авторами были указаны лишь мы трое. Мы получили премию. Гриша посмертно. Директора сняли.
Между прочим, потом меня спрашивали, почему я поехал в Ленинград к Райкину, как в высшую инстанцию. Я сказал, что смех действительно "высшая инстанция". Я опасался, как бы дело не ограничилось взысканием или выговором, главное - оно должно выйти за пределы НИИ. В то время как аналогичные факты происходят и в других учреждениях. Для этого я и ходил по редакциям газет, и к Райкину ездил.
Ну, мне, как лауреату с беспокойным характером, предложили заведование лабораторией в Новосибирске. Я согласился. Там я защитил и докторскую.
- А как вы оказались в Зурбагане? - полюбопытствовал Женя.
- Институт ведь организовывал я. Именно по моему настоянию в Зурбагане, где же лучше изучать проблемы Севера, как не на самом Севере? Когда мне предложили возглавить лабораторию здесь, я с радостью согласился. Кстати, мои предки ведь из этих мест. Вот Христина знает. Наши отцы учились вместе.
- Вы сибиряк? - почему-то удивился я.
- Отец коренной. С Байкала. Родился в Сен-Маре. Потом пробился в столицу. Я родился в столице, вернулся на Байкал. Отец женился на москвичке. Я женюсь только на сибирячке.
- Хватит, Андрюша! - остановил меня отец, видя, что у меня наготове еще несколько вопросов.
- Разрешите последний вопрос, и будем слушать Виталия. Можно, Кирилл?
- Пожалуйста.
- Какая тема в науке вас интересует теперь более всего?
- Человек в экстремальных условиях. Пишу специальное исследование на эту тему. Отнюдь не популярное - сплошные формулы.