В школе у Абхая был учитель, который иногда занимался с ним уроками дома. Этот человек рассказывал ему о своем гуру, великом йоге, который однажды спросил у него:
— Чего бы тебе хотелось съесть?
Учитель Абхая ответил:
— Свежих гранатов из Афганистана.
И йог сказал:
— Хорошо. Загляни в ту комнату.
Он пошел в соседнюю комнату и нашел там ветку граната, увешанную спелыми и свежими плодами, словно только что отломанную от дерева. Один йог, приходивший к отцу Абхая, рассказывал, как однажды он сел рядом со своим учителем и, прикоснувшись к нему, благодаря мистической силе гуру в мгновение ока оказался в Двараке.
Гоуру Мохану не очень нравились так называемые садху, которых в Бенгалии день ото дня становилось все больше, — это были непреданные, философы-имперсоналисты, поклонники различных полубогов, курильщики ганджи и попрошайки. Но он был настолько щедр, что приглашал к себе в дом даже таких шарлатанов. Каждый день Абхай видел много подобных «садху», но иногда в доме его отца гостили и настоящие святые. От них Абхай узнал о многом, в том числе о существовании мистических сил. Однажды в цирке Абхай с отцом видели йога, которого связали по рукам и ногам и посадили в мешок. Мешок крепко завязали, запечатали и положили в ящик, который заперли на замок и тоже запечатали. Йогу удалось выбраться. Однако Абхай не придавал подобным вещам особого значения. Лишь преданное служение, которому его научил отец, — поклонение Радхе-Кришне и проведение Ратха-ятры — вот что было для него важнее всего.
В Калькутте индусы и мусульмане жили в мире и согласии. Ходить друт к другу на богослужения или просто в гости было обычным делом. И у тех и у других были свои особенности, но в их взаимоотношениях всегда царила гармония. Поэтому, когда произошел первый индо-мусульманский конфликт, в семье Абхая все поняли, что тут замешана Британия. Когда начались волнения, Абхаю было почти тринадцать лет. Он не понимал толком, что происходит, но иногда оказывался в центре событий.
Шрила Прабхупада: Мусульмане жили вокруг нашего района на Харрисон-Роуд. Дом Малликов и наш дом пользовались уважением, но их окружали так называемые касба и басти[1]. Там-то и происходили беспорядки. А я пошел туда гулять. Не зная, что на рыночной площади беспорядки, я возвращался домой, и один из моих школьных приятелей сказал мне: «Не ходи домой. Там сейчас погромы».
Мы жили в мусульманском квартале, и именно там начались столкновения между мусульманами и индусами. Но я подумал, что, возможно, это что-то вроде драки между двумя гундами (бандитами). Однажды я видел, как один гунда ударил ножом другого, и воров-карманников я тоже видел. Они тоже жили по соседству с нами. Поэтому я подумал, что и тут происходит что-то подобное.
Но когда я дошел до перекрестка Харрисон-Роуд и Холлидей-стрит, я увидел, как грабят магазин. Я был всего лишь ребенком, мальчишкой. Я подумал: «Что тут происходит?» Тем временем мои родители сидели дома, страшно напуганные, и думали: «Ребенок не пришел». Они так разволновались, что вышли на улицу: «Куда же запропастился Абхай?»
Что я мог поделать? Когда я увидел погром, то кинулся домой, и тут один мусульманин выхватил нож и погнался за мной — он хотел меня убить. Но мне каким-то чудом удалось убежать. Я спасся. Когда родители увидели меня, подбегающего к воротам дома, они почувствовали, что словно заново родились.
Я молча пошел в спальню. Это было зимой. Не сказав ни слова, я лег и закутался в одеяло. Затем, позже, встав с кровати, я спросил: «Ну что, закончилось? Погром закончился?»
В пятнадцать лет Абхай заболел бери-бери, и мать, которая тоже страдала этой болезнью, регулярно натирала ему ноги порошком хлористого кальция, чтобы уменьшить отек. Вскоре Абхай выздоровел, и мать, которая ни на день не прекращала выполнять свои обязанности, тоже поправилась.
Но уже через год она внезапно умерла. Ей было всего сорок шесть лет. Словно занавес опустился, внезапно оборвав спектакль счастливого детства Абхая: нежные заботы матери, ее молитвы и защитные мантры, блюда, которые она готовила, хлопоты о сыне, материнские нагоняи. На сестрах уход матери сказался сильнее, чем на Абхае, но, несомненно, после этого события Абхай еще больше стал зависеть от заботы отца. Ему было шестнадцать лет, однако после смерти матери Абхаю пришлось совсем повзрослеть и приготовиться к самостоятельной жизни.