Билл Эпштейн, в противоположность Роберту Нельсону, был человеком увлекающимся и романтичным, с черными кудрями до плеч и бородой. Энергичный и красивый, он взял на себя обязанность сообщать завсегдатаям ресторана обо всех новостях в духовной жизни города. Заинтересовавшись новым свами, он стал постоянно упоминать о нем в разговорах, которые вел в ресторане.
Билл: Я зашел через служебный вход и спросил у Ричарда, менеджера:
— Я хотел бы отнести Свами кое-какие продукты. Ты не против?
— Конечно. Бери что хочешь.
Я взял немного коричневого риса и чего-то еще и понес это Свами.
Я поднялся наверх и постучал. Никто не отозвался. Я постучал еще раз. Сквозь матовое стекло я видел, что внутри горит свет. Наконец он услышал. Я ужасно боялся, поскольку никогда еще не встречается с учителем. Он позвал:
— Проходите! Проходите! Садитесь.
Мы начали беседовать, и он сказал:
— Первое, что делают люди, когда знакомятся, — выражают свою любовь друг к другу. Они представляются и чем-нибудь друг друга угощают.
Он угостил меня долькой яблока и показал мне свой магнитофон, на который, по всей видимости, записывал свое пение. Затем он спросил:
— Ты пробовал когда-нибудь петь мантры?
Я ответил:
— Нет. Никогда.
Он включил для меня какую-то песню, и мы еще немного поговорили.
— Заходи, — сказал он напоследок.
Я ответил:
— Ладно. Если приду, то принесу вам еще продуктов.
Джеймс Грин, тридцатилетний преподаватель плотницкого мастерства из «Союза Купера», глубоко увлекался восточной философией. Он жил в том же квартале, где находился «Парадокс», и много раз, ужиная в ресторане, слышал разговоры Харви Коэна и Билла Эпштейна о Свами.
Джеймс: Зачинщиками всего этого были Харви и Билл. Я был как-то на вечере у Мишры — там Свамиджи только присутствовал, ничего не говорил. Учеников Мишры больше привлекала «телесная» сторона йоги. Это было одной из причин недовольства Свамиджи.
Его жилище на Семьдесят второй улице было очень мало. Он жил в узенькой комнатушке, в одном конце которой была входная дверь. Свамиджи садился в одном конце, а мы — в другом, и нам там было довольно тесно. Комната была не шире двух с половиной метров и очень темная. Он садился на свою тонкую подстилку, а мы — прямо на пол.
Мы не пели. Мы просто приходили, и он читал лекцию. В программе не было ничего, кроме лекции по «Бхагавад-гите». Я много читал и, думаю, по-своему, как мог, искал учителя. Я не был выскочкой. Я просто слушал «Бхагавад-гиту» — но, похоже, это-то от нас и требовалось. Я был там еще не раз. Кажется, с того момента все и началось: людей приходило все больше и больше. Вскоре его комнатушка уже не могла вместить всех желающих, и пришлось искать новое место.
Компания, собиравшаяся в «Парадоксе», была молодой и жадной до всего нового, не в пример пожилой, более консервативной публике, посещавшей лекции Бхактиведанты Свами до этого. В те дни вид молодого человека с длинными волосами и бородой был еще зрелищем непривычным, и когда такие люди стали приходить на лекции Свами в Вест-Сайде, слушатели постарше не на шутку встревожились. Один из них вспоминал: «Свами Бхактиведанта начал собирать вокруг себя совсем другую публику. Он находил их на Бауэри или на каких-то чердаках. Они приходили в нелепых шляпах, завернувшись в серые пледы; я их побаивался».
Дэвид Аллен, двадцатилетний искатель приключений, который пришел к Свами из «Парадокса», переехал в город совсем недавно. Его привлекли эксперименты с наркотиками, о которых в то время много писали газеты. Первые слушатели лекций Свами показались ему «группой суматошных старух из Вест-Сайда».
Дэвид: Тогда нас еще не называли хиппи. Но людям, которые до этого ходили на лекции Свами, мы казались странными. Им трудно было найти общий язык с новыми поклонниками Свами. Насколько я знаю, до этого большинство учителей из Индии собирали вокруг себя главным образом людей старшего поколения. Нередко они кормились за счет богатых вдовушек. Но Свамиджи сразу же переключился на аудиторию помоложе и победнее. Затем Билл Эпштейн и другие стали поговаривать, что Свами лучше переехать ближе к центру, в Нижний Ист-Сайд. Все самое важное происходило именно там, а уж никак не в этой части города. Он нужен был там, в центре. Центр — это было то, что надо, и те, кто жил там, уже созрели для него. Там кипела жизнь, и там творились настоящие дела!