Следует также учитывать периоды, в течение которых западный трон оставался вакантным:
— шесть недель после убийства Петрония Максима, когда Гейзерих с блестящей методичностью разграбил Город;
— шесть месяцев после того, как Рицимер и сенаторская аристократия вынудили Авита сменить трон на епископскую кафедру Пьяченцы;
— свыше ста дней после смерти Майориана;
— почти два года после смерти Либия Севера.
Vacatio западного трона, результат сложнейшей политической ситуации, не должна была, тем не менее, переживаться с особой озабоченностью; многие смотрели на Восток и чувствовали себя успокоенными наличием константинопольского августа. Почему бы, в самом деле, не продолжать верить, что по-прежнему действительна формула, кристаллизовавшаяся в utrumque Imperium divisis tantum sedibus?[121] Вероятно, для некоторых смысл западной империи как бы разбавился, если не растворился; как чудесным образом пчелиный рой высосал всю кровь, обильно хлынувшую из ран на теле умирающего Валентиниана III, когда скифские воины Оптила и Траустила, сообщники Петрония Максима, пронзили его[122], так вся энергия и могущество Феодосиевой династии и, в более общем плане, западного престола постепенно растрачивались вплоть до исчезновения. И косвенным свидетельствам того нового, что выдвигалось вперед, той зачаточной идеи, что власть не обязательно должна пребывать в небесных императорских апсидах, что сама ее сущность может подвергаться неизбежному процессу преобразования, является вышеупомянутая Vita Epiphanii Эннодия. Речь епископа к королю Эвриху в общих чертах воплощает идею о реальной переоценке роли императора и намечает новую достижимую политическую линию, которая могла развиться только на стилобате христианства, в которой во имя согласия изменилось бы по сравнению с прошлым соотношение между империей и варварскими reges: «По этим причинам Непот, которому божественная воля вверила управление Италией, направил нас с задачей сделать так, чтобы, по возвращении мыслей к доверию, зе́мли, которые ему причитаются, оставались соединенными по законам любви. Хотя он и не боится сражений, но первым желает согласия. Вы хорошо знаете, какие границы были ранее установлены для королевств, сколько было терпения, с которым эти земли служили тем правителям. Достаточно того, что выбрал или, по крайней мере, соглашается называться amicus[123] тот, кто имеет право зваться dominus»[124][125]. Чем больше множились акты насилия варваров, укреплялась их власть на захваченных территориях и расхищалось имущество, тем больше слабела священная аура, разливавшаяся вокруг императорского величия. В представлении событий, изложенных льстивым пером, во имя согласия скрывалась, под фальшивой оболочкой императорского благоволения, вынужденная необходимость. Эннодий — Епифаний, «рупор новой морали международных отношений»[126], был прекрасно осведомлен о том, что императорская фигура была теперь, как принцип власти, выхолощенной, легко заменимой, обреченной на неотвратимый упадок. Юлий Непот, cui regimen Italiae ordinatio divina commisit[127][128], утратил харизматический характер традиционного всемирного величия императора и стал, в действительности, rex'ом, вынужденным иметь дело с независимым и невассальным государством на основе неизбежного равенства. Признание визиготского королевства и осознанное заявление, что тот, кто имел право быть dominus, согласился называться просто amicus, свидетельствуют о перевороте в отношениях между империей и варварскими королевствами. Империя утратила свое экуменическое измерение и в реальности свелась к Италии, к одному лишь полуострову. С изменением limites[129], которые из-за центробежных сил теперь невозможно было удерживать, также бесповоротно изменилась сущность власти. Ее представление, однако, статично воспринимало и упорно сохраняло закрепленные традицией формы и схемы[130].
II.
Одоакр до 476 года
Связанные с этим персонажем загадки проявляются уже в его имени, передаваемом по-разному: Odovacer, Odoacer, Odoacar, Odovacar, Odovacrius, Adovacrius, Odoaxos, Odoacros[131]. Место его рождения неизвестно, тогда как относительно времени могут быть выдвинуты некоторые предположения. Поскольку, как сообщает Иоанн Антиохийский, он умер в 493 году в возрасте 60 лет[132], вполне вероятно, что он родился в 433 году. О его матери мы знаем очень мало — лишь то, что она, возможно, была скирского происхождения. О его отце Эдеконе[133], гуннского происхождения, нам известно, что он был одним из самых умелых и доблестных воинов в свите Аттилы, служившим ему в качестве телохранителя до его смерти. Верный своему вождю, во время дипломатической миссии в Константинополь в 448/449 гг., в которой ему помогал Орест, он притворился, что желает принять участие в заговоре, замышляемом казначеем двора Хрисафием. Но его примыкание к заговору было лишь кажущимся, ширмой; вернувшись к Аттиле, он проинформировал его и спас ему жизнь[134]. После крушения гуннской империи он, видимо, присоединился к скирам, став их главой, чтобы впоследствии претерпеть жестокое поражение от остроготов в 460 году в битве на реке Болии[135].
125
Ennod. Vita 86–88, 57–58 Cesa. См.
126
130
133
Anon. Val. II 45 Moreau; Ioh. Ant. frg. 301 Roberto, 209 Müller, FHG IV, 617. См. PLRE 2, 385–386, s. v. Edeco. О его гуннском или германском происхождении см. O. Seeck, s. v. Edico, в: RE V2, 1905, 2, 1939.
134
Prisc. frg. 11, 242–252 Blockley; Anon. Vales. II 45, 12 Moreau; Ioh. Ant. 301 Roberto, 209 Müller, FHG IV, 617. См.
135