Общество, терзаемое проблемами производства и доступности пищи, изнуряемое необходимостью удовлетворять первейшие, фундаментальные потребности, почти регрессировавшее к натуральному хозяйству, с экономической системой, основанной на простом жизнеобеспечении, которое празднует прибытие товаров, задержанных льдами реки Инн, как чудо — вот что вытекает из рассказа Евгиппия[200].
В прошлом было много написано о его возможных отношениях с Анициями[201], и прежде всего, как уже упоминалось, о гипотезе, указывающей на него как на первый западный источник, распознавший в 476 годе конец Римской империи на Западе[202]. В соответствии с определенным направлением интерпретации, в вышеупомянутом отрывке, зафиксировавшем окончательное прекращение отправки из Италии жалованья для limitanei Норика, проявилось ясное осознание монахом-биографом того факта, что в 511 году Римской империи больше не существовало[203]. По мнению же других, его слова должны относиться только к ситуации в Норике[204], где римские институты постепенно распадались, поскольку больше не избирались представители имперской власти и не поступали деньги для легионеров. На мой взгляд, рассказывая об экспедиции солдат гарнизона Батависа, Евгиппий имел намерение просто зарегистрировать оставление ретийско-норикского limes. Milites, о которых идет речь, были прекрасно осведомлены о месте и учреждении, у которого они могли бы требовать выплаты жалованья. Империя все еще существовала, но в другом месте, больше не в Норике. Она не умерла, не закончилась, не растворилась — просто Норик больше не составлял ее части и стал землей варваров. Но это его замечание, хотя и пронизанное ностальгической грустью, без возражений принимает ухудшившуюся со временем ситуацию постепенного и неотвратимого распада, неминуемого разрушения форм римской жизни. И в этой нарастающей темноте единственным маяком, единственной определенностью была вера, а с ней — ее неутомимый распространитель Северин. В этой связи представляется полезным перечитать начало параграфа XI биографии: Dum adhuc Norici Ripensis oppida superiora constarent et paene nullum castellum barbarorum vitaret incursus, tam celeberrima sancti Severini flagrabat opinio, ut certatim eum ad se castella singula pro suis munitionibus invitarent, credentes, quod eius praesentia nihil eis eveniret adversi[205]. Расположенные на вышележащем берегу Дуная города Норика, когда еще сосуществовали вместе с деревнями, соперничали в том, чтобы обеспечить присутствие vir Dei[206], будучи уверенными в спасении от варварских нападений, пока он находится у них в гостях. И в этом случае воспоминание о том constare городов на верхнем берегу Дуная (dum … constarent), когда они все еще существовали и не были покинуты, имеет не просто описательную функцию, но выступает как обрамление для включения и введения более широкой темы, а именно славы святого, приписываемой ему ауры защиты, внутренней убежденности в том, что можно выжить, если будет обеспечено его присутствие. По аналогии, уже не «constare» империя римлян, когда Евгиппий сообщает о последнем путешествии солдат в Италию; это было функциональным припоминанием, призванным подтвердить неэффективность человеческого оружия, если защита не направляется божественным промыслом. Поэтому такое припоминание прошлого времени, хотя и пронизанное ностальгической грустью и выведенное на фоне отвлеченной и смирившейся печали, не следует связывать с определенным политико-институциональным событием, с тем, что могло бы быть интерпретировано как рассечение, с роковым 476 годом, с низложением Ромула Августула и с возвышением варвара Одоакра, чье восхождение предвещается в Vita. И мы как раз подходим к встрече Одоакра и святого.
Слава Северина ширилась изо дня в день, рассказывает Евгиппий, особенно после того, как он совершил несколько чудес. В результате исцеления больного все руги обратились к нему и стали просить у него помощи и поддержки; но и среди других народов, до которых дошло известие о чуде, постепенно возрастало благочестие. «Qua devotione … quidam barbari, cum ad Italiam pergerent, promerendae benedictionis ad eum intuitu deverterunt»[207][208]. Среди них находился и Одоакр. Итак, он вступает на сцену как варвар, который, направляясь вместе с другими варварами в Италию, отклоняется от своего маршрута, побуждаемый желанием познакомиться с творившим чудеса святым человеком. Биограф набрасывает о нем кратчайшее описание: «vilissimo … habitu iuvenis statura procerus»[209]. Итак, Одоакр явился, чтобы нанести визит святому; он был так высок ростом, что должен был наклониться, чтобы не задеть головой потолок кельи Северина. Он, qui postea regnavit Italiae[210], — сообщает биограф, — узнал от божьего человека о своем славном будущем (a viro Dei gloriosum se fore cognovits[211]). В конце разговора святой напутствовал его таким образом: «Vade ad Italiam, vade, vilissimis nunc pellibus coopertus, sed multis cito plurima largiturus»[212][213]. Несмотря на бедность, которой он был отмечен во время встречи с Северином, Одоакр в будущем смог раздавать многим большие богатства. Отношения между святым и Одоакром не прервались после этого визита, но были впоследствии подтверждены дальнейшими контактами. Став королем, Одоакр, memor illius praesagii[214], направил ему письмо, в котором обещал исполнить любое его желание[215]. Святой попросил его о помиловании некоего Амвросия, находившегося в изгнании, и эта просьба была незамедлительно исполнена (Odovacar gratulabundus paruit imperatis[216]). Необычной выглядит эта связь между святым и будущим варварским королем: Северин предсказывает ему успех в будущем, Одоакр проявляет памятливую и почтительную признательность.
200
Eug. Vita 3. 3, 182 Régerat. Всё же в этом обществе, похоже, выжили ремёсла, искусство, стремление к красоте, как можно заключить из ревностного и навязчивого покровительства, оказываемого королевой Гизо, вероломной женой короля ругов Фелетея, некоторым варварам-ювелирам, которые были заперты и находились под строгим надзором, поскольку занимались изготовлением королевских украшений (Eug. Vita 8. 1–2, 198–200 Régerat). Ремесленные и технические навыки не могут процветать при отсутствии материалов и определённые типы производства требуют определённой степени поддерживающего их экономического многообразия. Прошло более двадцати лет с выхода весьма спорной, провокационной работы Криса Уикхэма (L'Italia e l'alto Medioevo, Archeologia medievale 15, 1988, 105–124), в которой утверждалось, что «для варварских королей красивые платья стали важнее, чем хорошие кирпичи», что изменились объекты интересов и инвестиции элит и государей, которые в римскую эпоху тратились на то, чтобы жить в роскошных виллах, а в раннее средневековье привлекались одеждами, гобеленами и ювелирными изделиями.
201
202
Невозможно дать отчёт об обширнейшей библиографии по данному вопросу. Для общего ориентирования всё ещё, безусловно, пригодны работы
203
Zecchini, Il 476, cit., 20 ss.;
204
Так полагают
205
«До тех пор, пока вышеупомянутые города Прибрежного Норика стояли твёрдо и почти ни одна крепость не избегала варварских набегов, столь широко сияла слава святого Северина, что отдельные крепости наперебой приглашали его к себе с целью своей защиты, веря, что в его присутствии с ними не случится никаких несчастий» (
207
«По причине такого благочестия … некие варвары, направляясь в Италию, завернули к нему с целью снискать его благословение» (
212
«Иди в Италию, иди, ныне покрытый жалкими шкурами, вскоре ты будешь щедро раздавать многое многим» (
213
Eug. Vita 7, 197–198 Régerat. См. всё ещё сохраняющие силу соображения