Читать онлайн "Praecellentissimus Rex. Одоакр в истории и историографии" - Калири Елена - RuLit

Несомненно, крушение в передаче текстов лишит нас некоторых свидетельств. Тем не менее, вполне возможно, что государственный переворот 476 года не представлял в воображении древних перелома столь разрушительного, какой мы привыкли ему приписывать. Среди переворотов западного мира перелом 476 года был, вероятно, наименее шумным, поскольку, как было правильно замечено, не хватало драматического момента — военного поражения, убийства государя, физического истребления — в общем, такого события, которое могло бы потрясти сознание, наполнить его ужасом и негодованием, или воспламенить фантазию. То, что не происходит, впечатляет меньше, гораздо меньше, чем то, что происходит[11], и тот факт, что с 476 года не было больше другого августа после Ромула Августула, возможно, не пробудил в тех, кто жил в те конвульсивные годы, историографической безотлагательности или литературной дрожи столь драматических, чтобы быть должным образом незамедлительно зарегистрированными. Все развивалось как своего рода растворение, без воззваний, в имевшем осеннее благоухание «пианиссимо». Тем более что тот, кому Западная империя была обязана институциональным разрывом, не проявлял себя опрометчивым разрушителем, варварским тираном, жаждущим богатств и глухим к принципам romanitas, но двигался по пути преемственности с уважением к традиции, с учтивостью к ее представителям, с действительной почтительностью к институциональной видимости, возрождая даже отжившие обычаи. Осязаемыми примерами этого могли бы стать передача императорских инсигний, активное сотрудничество с сенаторской аристократией, распределение земель для солдат посредством политики, оказавшейся наиболее безболезненной и наименее захватнической для римских собственников. В конечном счете, все изменилось, но в действительности ничто не поменялось. Напротив, как это ни парадоксально, казалось, что именно тот, кто низложил последнего (но незаконного) императора, намного эффективнее встраивает себя в русло римской традиции. Рим, таким образом, не умирал. Для людей, живших в конце V века перед лицом гораздо более печальных событий — второго и третьего разграблений города, вандальских рейдов, систематических вторжений на севере полуострова — regnum[12] Одоакра не представляло собой разрыва непрерывности. Речь шла, вероятно, о деле веры в вечность Рима, последней щемящей сюрреальной проекции интеллигенции (intellighentia), которая не могла смириться с неизбежностью перемен.

Несколькими пятилетиями позже Боэций, чей отец, Флавий Нарсес Манлий Боэций[13], в 487 году занимал консульство и городскую префектуру, печально размышлял: «Нет ничего более мимолетного, чем внешняя форма, которая увядает и меняется как полевые цветы с наступлением осени». Быть может, подсознательно в размышлении философа вновь всплывало очарование, происходившее от наблюдения настоящего: в самом деле, с Теодерихом внешняя форма резко утратила свой блеск, сметенный «осенним» ветром обновления.

Необратимый кризис института императорской власти на Западе

События от смерти Валентиниана III до августовской революции 476 года

Со смерти Валентиниана III до Одоакра, с 455 до 476 гг., друг друга сменили целых девять императоров, перемежаясь также с довольно продолжительными периодами институциональной пустоты, vacatio на императорском престоле[14]. После убийства Валентиниана III, произошедшего с разницей лишь в несколько месяцев от убийства Аэция, был избран тот, кто возглавлял заговор против императора — Флавий Петроний Максим[15], богатейший представитель сенаторской аристократии (дважды префект Города, дважды префект претория Италии, дважды консул и, вероятно, также наставник Валентиниана III[16]), продержавшийся, однако, только 11 недель. Его приход к власти был воспринят как насильственный реванш определенной части сенаторской аристократии, уставшей от потомков Феодосия и все еще сильной своим социально-экономическим состоянием[17]. Его попытка легитимации или, лучше сказать, примирения между партиями, возможно, с целью заключить соглашение с проимперской фракцией, все еще связанной с семьей Валентиниана III, была направлена на выстраивание политической стратегии, основанной на брачных союзах[18]: он потребовал руки Евдоксии, вдовы того самого Валентиниана III, за смерть которого был главным ответственным, и притязал на бракосочетание своего возведенного в цезари сына Палладия с Евдокией, одной из дочерей Валентиниана. Тем не менее, ни опора на римский сенат, ни поддержка армии, ни даже намерение породниться с Феодосиевой династией не создали условий для признания со стороны Восточной империи[19]. Благодаря значительным подаркам ему удалось заручиться поддержкой армии, а для обеспечения поддержки в Галлии он назначил magister militum praesentalis галло-римского сенатора Авита, бывшего ранее его коллегой во время префектуры, чтобы заключить в Толозе соглашение с визиготами Теодериха I. Между тем Евдоксия, стремясь избежать навязываемого ей брака и отомстить за убийство мужа, обратилась к вандалам[20], прося их вмешательства и побуждая вторгнуться в Италию, используя и тот факт, что Евдокия с 442 года была обещана в жены Гунериху, сыну Гейзериха. Так передают Марцеллин Комит, Прокопий, Евагрий и Малала[21], тогда как Иоанн Антиохийский, принимая, вероятно, традицию, восходящую к Приску[22], вставляет вводные слова «как говорят некоторые», как бы для смягчения традиции об ответственности дочери Феодосия II за оперативную вандальскую реакцию. Многие современные толкователи интерпретировали некоторые действия вандалов как результат решительной персонализации политики со стороны Гейзериха, который считал себя «освобожденным» от ранее взятых на себя ограничений и обязательств со смертью двух гарантов соглашения 442 года, Аэция и Валентиниана, соглашения, которое более десяти лет обеспечивало относительное спокойствие в Средиземноморье, и с выгодой для себя принял — в свойственной ему манере — роль защитника императорской семьи[23]. Такая реконструкция основывается главным образом на отрывке Иоанна Антиохийского, согласно которому Гейзерих, получив известие об убийстве Аэция и Валентиниана, «подумал, что это удобный случай для нападения на Италию, как если бы срок договора истек со смертью контрагентов, и потому что тот, кто достиг императорского достоинства, не обладал силой, достойной уважения»[24]. Отсюда разграбление Рима; отсюда принятие мер безопасности или, точнее, депортация в Африку августы Евдоксии и ее дочерей Евдокии и Плацидии, типично пиратский поступок, поддерживаемый реальной надеждой получить богатый выкуп (такая цель косвенно подтверждается тем фактом, что были депортированы как пленники также многие сенаторы и выдающиеся личности, тщательно отобранные aut aetate aut arte)[25][26]. Очевидно, что удержание императорской семьи в Африке получает совсем иной смысл, если принять гипотезу о намерении Гейзериха выступить в качестве amicus et socius[27] Валентиниана III, «опекуна» его семьи, чьи последующие политические решения определялись бы верностью потомкам Феодосия[28]. То, что это было лишь простой пропагандой, используемой в собственных интересах, имело, в сущности, очень малое значение. Стремление извлечь выгоду из ситуации, исполнить роль легитимиста, готового до конца защищать наследников Валентиниана III от узурпаторов или предполагаемых таковыми, придавало его стратегии, безусловно, гораздо более широкий масштаб.