«Interque mala et inopinata rei publicae naufragia dum sese interius Romanae vires perimunt, externae gentes quae simulata amicitia Romano iuri suberant adversum eum consurgunt…»[109][110]. Со светлой грустью анонимный продолжатель Проспера приписал крушение государства внутренним и внешним причинам: истощались внутренние жизненные силы римского государства — осязаемый знак необратимой senectus[111], и в то же время симулировавшие дружбу и подчиненные римскому верховенству externae gentes восстали против него.
В 475 году с Зеноном, ставшим в это время преемником Льва в Восточной империи, был заключен мирный договор без временны́х ограничений, в котором официально признавалось вандальское королевство. В этом соглашении, о котором упоминает Прокопий, не было и намека на Сицилию и другие средиземноморские острова, но утверждалось, что вандалы «никогда больше не ведут войну с римлянами и, в свою очередь, не тревожатся ими»[112].
Представляется очевидным, что со смерти Валентиниана III состояние Запада определялось атмосферой глубокой политической нестабильности, проявившей себя в разрыве, разделении в осуществлении и представлении власти; с одной стороны — реальные обладатели военной силы, генералиссимусы, которые удерживали за собой ряды войск и направляли настроения и одобрение армии; с другой — императоры, почти сплошь эфемерные, лишенные политической дееспособности, или, во всяком случае, не способные осуществлять ее в полной мере. И если уже ранее, до последнего представителя династии Феодосия, оказываемое magistri utriusque militiae давление четко определяло направления как внешней, так и внутренней политики, то в особенности с его правления эти личности, чаще всего удостоенные титула patricii, реально заведовали властью[113].
В конечном счете, история, казалось, давала все больше причин скорее для печального анализа Августина, отрицавшего значение imperium sine fine[114] из Вергилиевых воспоминаний[115][116], и непритязательного рассуждения доброго Орозия, не исключавшего возможности того, что варварские вожди однажды явятся как великие короли[117], чем для призрачной химеры Рутилия и его мечты о Roma aeterna[118], мечты, бывшей в какой-то мере программным манифестом группы, теперь все более узкой, римской сенаторской аристократии[119]. Начинает формироваться новое сознание, обретает контуры понимание, хотя и печальное, но все же созвучное новому положению вещей; об этом, среди многого другого, свидетельствует письмо Сидония, в котором приводится история, случившаяся с префектом претория Галлии Арвандом, автором послания к королю визиготов Эвриху, в котором он поддерживал необходимость разделения галльской территории между визиготами и бургундами iure gentium, на основе права народов. Письмо было перехвачено римскими властями и обвиненный в государственной измене Арванд отвечал друзьям, советовавшим ему все отрицать, что автором письма является он, с ним его собственная совесть и он без колебаний пойдет навстречу собственной судьбе[120]. Многими была теперь воспринята идея о неизбежном сожительстве с варварскими gentes; единственная альтернатива — эндемическое состояние нестабильности и войны, непрерывное истощение энергии, рассеяние тех vires, которые, однако, оказывались необходимыми для обеспечения выживания государства.
В хитросплетении западных событий необходимо, кроме того, учитывать отношения, зачастую сложные, с Восточной империей. Полезно помнить, что некоторые из сменявшихся на западном троне персонажей не были признаны в Константинополе: таков Петроний Максим, таков Олибрий, вступивший в Рим в результате короткой, но кровопролитной гражданской войны 471–472 гг., когда с абсолютной ясностью проявилось, насколько разнородными были силы, выставленные на кон в поддержку той или другой стороны — имперцы Антемия, войска Рицимера, остроготы Видимера и вандалы, желавшие его избрания; таков после него оставленный в одиночестве Глицерий, который не только не был признан Львом, но против которого была предпринята порученная Юлию Непоту экспедиция.
109
«И среди бедствий и нежданного крушения государства, в то время, когда римские силы сами себя уничтожают изнутри, чужеземные племена, которые, притворно изображая дружбу, подчинялись римскому закону, восстают против него» (
113
Об отношениях между Аэцием и аристократией см.
117
119
120
Sidon, ep. 1, 7, 5–7, MGH AA 8, 10–12 Luetjoh. См. соображения