Наконец преодолев последнюю ступеньку, я, вслед за своим мужем, оказалась на верху холма. На удивление, вокруг не было ни-че-го. Темно, хоть глаз выколи и деревья вокруг. Мы пошли вперёд по шуршащей гравием дорожке. Про себя я отметила ровно выстриженный газон и, то и дело попадающиеся, аккуратные урны для мусора – всё-таки место было довольно ухоженным и за ним явно следили. Правда, менее тревожным оно от этого не становилось.
Из гущи деревьев навстречу показалась ровная белая стена, отделяющая парковую часть от каких-то построек. Внезапно, на меня выскочил, чуть не сбив с ног, небольшой далматинец, с волочащимся вслед за ним кожаным коротким поводком. Пару секунд он пристально смотрел на меня оценивающим взглядом и затем, так же резко дёрнулся и убежал в обратную сторону, откуда в темноте приглушённо раздавались голоса людей. Я посмотрела вслед его удаляющейся в темноте белоснежной фигурке и подумала о том, что если я, вдруг, после этого начну заикаться и меня будут спрашивать о причине моего недуга, то это, в общем, будет не самая дурацкая история на свете. Да и присутствие людей, как-никак, немного успокаивало.
Мы свернули в небольшой проход в идущей справа от нас стене. И тут я действительно обомлела. Нет, правда. Обрамлённый угольно-чёрными ломаными линиями ветвей деревьев и выделявшийся на фоне тёмно-синего неба, ввысь простирался величественный готический собор. Мы зашли с его алтарной части, у подножия которой раскинулся обширный некрополь со множеством скульптур и надгробий разной величины. Здесь были и великолепные портреты, и покрытые мхом скорбящие ангелы, и выточенные из мрамора хрупкие Девы Марии, оплакивающие распростёртого у них в объятиях Христа, и традиционные «memento mori» – «помни о смерти» – потемневшие плиты с высеченным из камня человеческим черепом. Десятки маленьких зажжённых свечек горели в разных уголках этого прекрасного сада упокоения, отделённого глухими стенами от всего остального мира. Мы двинулись вперёд, к собору, по одному из узких проходов между могил. Не удержавшись, я провела рукой по одной из скульптур, изображающей убитую горем молодую девушку с покрытой длинной тканью головой. Кончики пальцев ощутили ледяной холод и шероховатость поверхности камня. Я резко отдёрнула руку. Не могу сказать, что в этом месте было что-то пугающее или зловещее, но мне было не по себе. Оно вызывало совершенно странное ощущение: какой-то глубокой сакральности или причастности к чему-то очень тайному, словно, этот проход в белоснежной оштукатуренной стене был чем-то вроде пресловутой машины времени, отбрасывающей тебя на пару сотен лет назад.
Обойдя, как гласила табличка на фронтальной части, собор апостолов Петра и Павла со всех сторон, мы вернулись в прилегающую к нему темноту парка и присели на одну из деревянных лавок с изящными изогнутыми спинками. Вокруг не было ни одного фонаря, лишь впереди выделялась освещённая множеством прожекторов громада храма за краснокирпичным забором. Во тьме, между высоченных столетних дубов проглядывались махины скульптурных групп, с их воздетыми к вершинам деревьев руками и летящими складками одеяний.
Я достала из кармана небольшую пачку чешских сигарилл, пахнущих горьким табаком и немного терпкой вишней, и чиркнула зажигалкой, на мгновение высветив из темноты наши задумчивые лица. Еле заметный в сумраке, сизый дым мягко заструился по лакированной поверхности лавочки. Тихонько стряхивая пепел куда-то себе на ноги, я задумалась и уставилась вперёд себя.
«Послушай…» – муж на мгновение прикоснулся к моей руке, затем как-то неловко передёрнул плечами, – «я всё думал, хотел тебе сказать… Знаешь, что мы там говорили, кольца эти надевали, это ведь всё так, полуправда. Формальность какая-то. Тысяча людей каждый день делают это, и разве все они действительно любят друг друга? Разве этим листком с подписями определяется искренность намерений?»
Я повернулась и удивлённо посмотрела на него. Честно говоря, я вообще не понимала, к чему он, но начало мне совсем не нравилось.