— Анджела, ты слышала? — смеется мистер Димино. — Вот ладно ты итальянка…
— Послушай, малыш, — обращается он ко мне. — Я потолкую с миссис Лейбовиц. Должны же быть родственники, которые могут помочь. Увидишь Минни Макэдори, скажи, пусть заглянет ко мне. Не дело это, что вы, ребятишки, сами по себе бегаете.
У двери стоят две толстые тети.
— Ты кто? — спрашивают они меня.
— Я — Фрэнк.
— Фрэнк! А сколько тебе лет?
— Четыре, пять будет.
— А не мелковат ты для пяти?
— Не знаю.
— Мама дома?
— Да, лежит.
— А чего это она улеглась посредь бела дня?
— Спит.
— Ладно, пропусти нас, нам с ней поговорить надо.
Они заходят в комнату.
— Господи Иисусе и святые Мария с Иосифом, ну и вонь! А это что за дети?
К толстым тетям подбегает Мэйлахи, улыбаясь во весь рот. Зубы у него беленькие и ровные, глаза голубые, а щечки розовые. Ему тети улыбаются, а мне так не улыбались.
— Я Мэйлахи, — сообщает он. — А это Оливер и Юджин, они близнецы, а вон Фрэнки стоит.
— Ишь ты, смелый какой, — говорит тетя с темными волосами. — Я кузина твоей мамы, Филомена, и это тоже кузина твоей мамы, Делия. Я миссис Флинн, а Делия — миссис Форчун, вот так нас и зовите.
— Боже ж ты мой! — ахает Филомена. — Близнецы-то голышом. У них, что, одежды нет?
— Пеленки все в дерьме, — отвечает Мэйлахи.
— Нет, вы только послушайте, — гаркает Делия. — Рот что помойка, да и неудивительно при таком папаше с Севера. Не говори это слово больше, оно плохое, ругательное. За такое в ад попадают.
— А что такое ад? — спрашивает Мэйлахи.
— Узнаешь в свое время, — грозит Делия.
Толстые тети садятся за стол вместе с миссис Лейбовиц и Минни Макэдори. Филомена говорит, они слышали, какой ужас случился с малышкой Анджелы и еще непонятно, что с тельцем сделали. И ей непонятно, и другим тоже, а Томми сразу все понял, что Мэйлахи с Севера сдал ребенка за деньги.
— Как это за деньги? — переспрашивает миссис Лейбовиц.
— А вот так, — отвечает Филомена. — Трупы увозят, а потом опыты на них ставят, и то, что от ребенка останется, похоронить-то нельзя будет на освященной земле.
— Какой ужас! — восклицает миссис Лейбовиц. — Да разве отец или мать отдадут свое дитя на такое?
— Отдадут, отдадут, — говорит Делия. — Ежели к выпивке есть пристрастие. Пьяница и мать-то родную продаст, что уж говорить о мертвом ребенке.
— Ой, — сокрушается миссис Лейбовиц, раскачиваясь на стуле. — Ой-ой-ой. Бедная малышка. Бедная мать. Слава Богу, у моего мужа нет этого, как вы сказали? Да, пристрастия. У ирландцев вот есть.
— У моего мужа нет, — возражает Филомена. — Коли придет домой с этим пристрастием, я ему рожу-то разукрашу. Вот у Джимми, мужа Делии, оно есть. Как пятница — так шасть в салун.
— Ты на моего Джимми не наговаривай, — сердится Делия. — Он работает. Получку домой приносит.
— А все равно, глаз-то с него не спускай, — наставляет ее Филомена. — А то пристрастие его одолеет, и будет еще один такой же Мэйлахи с Севера.
— Ты лучше за своим приглядывай, — говорит Делия. — Джимми-то хоть ирландец, не то, что твой Томми из Бруклина.
И на это Филомене возразить нечего.
Минни качает на руках дочку, и толстые тети, говорят, что вот мол дитя так дитя: чистенькое, присмотренное, не то, что Анджелин выводок.
Филомена сокрушается, что не знает в кого Анджела такая грязнуля, у матери ее дома ни пылинки, хоть с полу ешь — так чисто.
Я слушаю их и не могу понять, зачем с полу, ни стола, ни стульев, что ли, нет?
Делия говорит, надо что-то делать с Анджелой и детьми, потому что это позор, а не родственнички, и что надо, мол, написать матери Анджелы, а писать будет Филомена, потому что учитель в Лимерике говорил, что она руку на письме набила. Делия поясняет миссис Лейбовиц, что это значит красиво пишет.
Миссис Лейбовиц приносит ручку своего мужа, бумагу и конверт. Вчетвером женщины сидят за столом и сочиняют письмо к моей бабушке:
Дражайшая тетушка Маргарет,
Во первых строках письма сообщаю, что мы пребываем в наилучшем здравии, чего и Вам желаем. Муж мой, Томми, в добром здравии и трудится усердно, и муж Делии тоже трудится усердно и тоже в добром здравии, чего и вам желаем. А вот Анджела вовсе не в добром, о чем я и имею несчастье Вам сообщить. Недавно у нее умер ребенок, девочка, которую нарекли Маргарет, в Вашу честь. Анджела теперь сама не своя, целыми днями лежит, отвернувшись к стене. А что еще хуже, она, похоже, снова в тягости, и это уж слишком, скажу я Вам. Только одного ребенка потеряла, как другой уже на подходе. Уму непостижимо! Четыре года замужем, пять детей и шестой на подходе. А все потому, что выскочила за проходимца с Севера — совсем эти протестанты собой не владеют. Каждое утро он уходит якобы работу искать, а на самом деле ошивается в салунах — то пол подметет, то бочки потаскает, а заработанные гроши тут же на выпивку и спустит. Это просто ужас какой-то, тетушка Маргарет. Мы все считаем, что Анджеле и детям будет лучше на родине. Времена сейчас тяжелые, так что денег на билеты у нас нет, но, может быть, у Вас найдутся?