Мама и три моих братика спят на лавочке. Папа говорит маме, что денег нет.
— Господи, что же нам делать? — всхлипывает мама, качая головой.
К нам подходит какой-то человек в синей униформе.
— Что случилось, миссус?
Папа говорит ему, что нам некуда податься, денег у нас нет и переночевать негде, а дети голодные. Человек говорит, что как раз сдает дежурство, ему так и так идти в участок отмечаться, а там придумают что-нибудь. Еще говорит, что он — гард: так именуются полицейские в Ирландии, и спрашивает, как называют полицейских в Америке.
— Копы, — отвечает Мэйлахи.
— Какой смышленый маленький янки, — говорит гард и гладит его по голове.
В участке сержант сообщает нам, что переночевать можно в бараке, но, к сожалению, спать придется на полу. Сегодня четверг, и все камеры забиты мужчинами, которые пропили пособие по безработице и ни в какую не хотели уходить из пабов.
Гард приносит нам горячий сладкий чай и толстые ломти хлеба с маслом и вареньем, и мы довольные носимся по всему участку. Гарды называют нас славной бандой и малышами-янки и говорят, что заберут нас к себе домой.
— Нет! — протестую я.
— Нет! — повторяет Мэйлахи.
— Нет-нет! — пищат близнецы.
Гарды хохочут. Заключенные тянут руки сквозь решетку, гладят нас по головам. От них пахнет как от папы, когда он приходит домой, распевая про Кевина Барри и Родди Маккорли.
— Надо же, языкастые какие! — восхищаются заключенные. — Ну чисто кинозвезды. Откуда ж вы к нам такие пожаловали?
Женщины из камер в другом конце коридора кричат, что Мэйлахи — красавчик, а близняшки просто лапочки!
— Поди сюда, милок, конфетку хочешь? — обращается ко мне какая-то тетя.
Я киваю, и она продолжает:
— Вот и славно, ручку давай. — Она вынимает что-то изо рта и сует мне в руку.
— Вот тебе ириска, вкусненькая. Ну же, клади в рот скорее.
Я не хочу ириску, потому что она липкая и облизанная, но я не знаю, как себя вести, когда заключенная дает тебе ириску, и уже собираюсь положить ее в рот, но ко мне подходит гард, забирает ириску и швыряет ее обратно тете.
— Шлюха пьяная, — говорит он. — К ребенку бы хоть не лезла!
Женщины смеются.
Сержант дает маме одеяло, и она засыпает, вытянувшись на лавке. Мы все ложимся на пол. Папа сидит у стены и не спит — глаза у него блестят из-под козырька кепки; гарды угощают его сигаретами, и он закуривает. Оказывается, гард, который швырнул ириску, сам родом из Баллимены на Севере, и они с папой вспоминают общих знакомых оттуда, и еще из Кушендалла и Тума. Гард говорит, что когда выйдет на пенсию, поселится на берегу Лох-Ней и тогда уж порыбачит вдоволь.
— Угорьков наловлю! — мечтает он. — Шибко они вкусные, жареные-то.
— Пап, этот дядя Кухулин? — спрашиваю я.
Гард хохочет так, что лицо у него становится совсем красным.
— Вы слыхали? Кухулин, надо же! Ну, малец. Хоть и янки, а Кухулина знает!
— Нет, дядя не Кухулин, — говорит папа. — Просто хороший человек, который когда-нибудь поселится на берегу Лох-Ней и будет рыбачить сколько захочет, — говорит папа.
— Фрэнсис, вставай! — тормошит меня папа. — Пора!
В бараках шумно. Какой-то парень моет пол и поет:
Я говорю ему, что нельзя петь эту песню, потому что она мамина, но он молча попыхивает сигаретой и уходит, а я сижу и удивляюсь: как это люди смеют петь чужие песни?! Заключенные, ворча и позевывая, выходят из камер.
— Ты уж прости меня, малыш, за шутку, — говорит мне тетя с ириской. — Перебрала я вчера малость.
— Шевелись, давай, шлюха старая, не то опять за решетку упеку, — грозит ей гард.
— Ну и упекай, синезадый, — кричит она. — Как сяду, так и выйду.
Мама сидит на лавке, закутавшись в одеяло.
Какая-то седая женщина приносит ей чашку чая.
— Я — жена сержанта, — представляется она. — Муж сказал, помочь вам надо. Яичко всмятку желаете, а, миссус?
Мама качает головой.
— Ну же, ну же, миссус, в вашем-то положении надо яичко скушать.
Но мама снова качает головой, я не понимаю, как можно отказываться от яичка всмятку, ведь на свете ничего вкуснее нет!
— Ладно, мэм, — говорит сержантова жена. — Я тогда вам гренок принесу и что-нибудь детям и вашему бедному мужу.
Она уходит в другую комнату и приносит чай и хлеб. Папа пьет чай, а хлеб отдает нам.
— Да ешь ты уже свой хлеб, ради бога, — ругает его мама. — Свалишься с голоду, какой от тебя толк тогда?