— Мне кажется, что он потерял своего отца, Ливи. Потерял его внезапно, совершенно неожиданно. Ты не думаешь, что это могло так сказаться на нем? Каково это — сегодня твой отец жив, а потом вдруг умер, а у тебя даже не было возможности с ним попрощаться?
Она отпустила его ногу.
— Это нечестно, — прошептала она. Но он продолжал:
— Как ты тогда себя повела, Ливи? Трахала какого-то парня, которого сняла в баре, да? Он предложил тебе пятерку, если ты дашь ему по полной программе, а ты в тот вечер была пьяна и чувствовала себя настолько хреново, что тебе было наплевать, что с тобой будет дальше. Потому что твой отец умер, а тебе даже не позволили прийти на его похороны. Так это было? И с этого все и пошло? Разве это не было безумием, в которое ты впала из-за твоего отца? Даже если ты не хочешь это признать?
— Это другое дело.
— Боль одна и та же. Вопрос в том, как ты с ней справляешься.
— То, что он говорит, он говорит не для того, чтобы справиться с болью.
— Ты этого не знаешь. И даже если бы знала, это не имеет значения.
Она высвободила голову из-под его ладони, разгладила газету и принялась ее сворачивать. Положила к другим, купленным этим утром, но оставленным без внимания. Она подняла голову и устремила взгляд на остров Браунинга, приняв ту же позу, в которой Крис нашел ее, когда привел с пробежки собак.
— Ливи, ты должна им сказать.
— Я ничего им не должна. Я никому ничего не должна.
На лице ее застыло каменное выражение, которое она принимала всегда, когда хотела закончить разговор. Если так, спорить дальше было бессмысленно. Крис вздохнул, коснулся пальцами макушки Ливи, где в беспорядке отрастали вихры.
— Нравится тебе это или нет, но дело тут именно в том, кто кому должен, — сказал он.
— Я, черт возьми, не должна им…
— Не им. Себе.
Линли приехал домой первым. Дентона он застал в гостиной, посреди дневного чаепития — чашка в руке, ноги на кофейном столике, голова откинута на спинку дивана, глаза закрыты. Из динамиков неслась, оглушая, музыка Эндрю Ллойда Уэббера, и Дентон завывал, подпевая Майклу Кроуфорду. Линли лениво подумал, когда же, наконец, «Призрак оперы» выйдет из моды. Поскорей бы!
Подойдя к стереосистеме, Линли убрал звук, предоставив Дентону довывать мелодию до конца в относительной тишине.
— Вы фальшивите, — сухо произнес Линли. Дентон вскочил.
— Простите, я только…
— Все в порядке, суть я уловил, — перебил Линли. Дентон поспешно поставил чашку на столик, смел в руку крошки и высыпал их на поднос, где, аппетитно разложенные, красовались сэндвичи, печенье и виноград. Как ни в чем не бывало он спросил:
— Чаю, милорд?
— Я ухожу.
Дентон перевел взгляд с Линли на дверь:
— Вы же только что пришли.
— Да. Рад сообщить, что и двадцать секунд вашего пения вполне меня насытили. — Он пошел к двери со словами: — Продолжайте без меня. Но, если не возражаете, не так громко. Ужин в половине девятого. Для двоих.
— Для двоих?
— Со мной будет леди Хелен. Дентон видимым образом просиял:
— Значит, хорошие новости? Получается, что вы и она… Я хотел спросить…
— В половине девятого, — повторил Линли.
— Да. Конечно. — И Дентон с преувеличенным старанием принялся убирать чайник, тарелки и чашку.
Поднимаясь наверх, Линли размышлял, что на самом деле ему нечего было сообщить о Хелен ни Дентону, ни кому другому. Она лишь позвонила ему поздно вечером в среду, прочитав в газетах о его кроссе по Собачьему острову.
— Боже мой, Томми, ты нормально себя чувствуешь? — спросила она.
Он ответил:
— Да, отлично. Я скучал по тебе, милая. Но когда она осторожно продолжила:
— Томми. Я все думаю с самого утра воскресенья. Как ты меня и просил, — он обнаружил, что не в состоянии вести столь жизненно важный разговор в такой поздний час, и поэтому сказал:
— Давай поговорим об этом в выходные, Хелен. И они условились об ужине.
В спальне Линли снял костюм и переоделся в джинсы, рубашку-поло и кроссовки. Посмотрев на себя в зеркало, немного растрепал волосы. Вынул из кармана брюк ключи от машины и покинул дом.
Пробки предсубботнего вечера осложнили его путь из Белгрейвии до Малой Венеции, на южной стороне которой он припарковался и отправился в обход по Уорик-кресент до моста, переброшенного через Риджентс-кэнал. Здесь он остановился. Отсюда ему была хорошо видна баржа Фарадея. Хотя все еще было светло и стемнеет не раньше чем через два часа, на палубе никого не было, а внутри горел свет, отбрасывавший золотисто-желтые полосы на стекла окон. Пока Линли наблюдал, кто-то прошел между источником света и золотисто-желтыми полосами. Фарадей, подумал Линли. Он бы предпочел встретиться с Оливией наедине, но знал, насколько маловероятно, чтобы она согласилась общаться без своего приятеля.
С Фарадеем Линли столкнулся почти в дверях, даже не успев постучать. Фарадей поднимался по лестнице в спортивном костюме, и собаки путались у него под ногами. Один пес скреб ступеньку, на которой стоял хозяин, другой тявкал.
Фарадей ничего не сказал, только спустился вниз, а когда собаки запрыгали было навстречу Линли, осадил их окриком.
Он настороженно смотрел на спускавшегося Линли, глянул на газеты у него под мышкой, потом — ему в лицо.
— Она здесь? — спросил Линли.
Грохот металла о линолеум послужил ему ответом. Донесся голос Оливии:
— Черт, Крис, я уронила рис. Он рассыпался по всей кухне. Извини.
— Оставь, — бросил через плечо Фарадей.
— Оставить? Крис, прекрати обращаться со мной, как с…
— Здесь инспектор, Ливи.
И сразу же наступила тишина. Собаки побежали посмотреть, в чем дело. Затем послышалось движение, заскрипели под тяжестью тела Оливии алюминиевые ходунки, зашаркали подошвы. Что-то пробурчав себе под нос, Оливия сказала:
— Крис, я застряла. Это все рис. Не могу по нему идти.
Фарадей пошел ей на выручку. Лиили включил остававшиеся незажженными лампы в главном помещении баржи. Оливия, если она хочет избегать его, может продолжать играть на своей болезни, но он не допустит новых комбинаций с тенью и светом. Линли поискал стол, на котором мог бы разложить принесенные газеты, но такового, за исключением верстака Фарадея, не оказалось, и он положил газеты на пол.
—Ну?
Он обернулся. Оливия добралась до проема, отделявшего кухню от главного помещения. Она буквально висела между поручнями ходунков, лицо ее было серым и блестело, и, продвигаясь вперед, Оливия избегала смотреть Линли в глаза.
Фарадей помогал ей сзади, он шел, отставая на шаг и выставив вперед руку. Оливия остановилась, когда взгляд ее опущенных глаз наткнулся на газеты, опять пробурчав что-то, она аккуратно обошла их и расположилась в одном из кресел с вельветовой обивкой. Ходунки она выставила перед собой, как оборонительную линию. Фарадей хотел убрать их, но Оливия не дала и попросила принести ее сигареты.
Закурив, она обратилась к Линли:
— На маскарад вырядились или куда?
— Я не на службе, — ответил он.
Оливия затянулась и выпустила очередное облако серого дыма.
— Бросьте, легавые всегда на службе.
— Возможно, но я здесь не как легавый.
— Тогда в каком качестве? Рядового гражданина? Навещаете больных в свободное время? Не смешите меня. Легавый — всегда легавый, на службе или нет. Так что вам нужно на этот раз?
— Просто поговорить с вами.
— И наручники не принесли? И не договорились о местечке для меня в Холлоуэе13?
— В этом не будет необходимости, как вы увидите.
—Ладно, скажите мне, инспектор, сколько в наше время получит такой малолетний преступник за убийство собственного отца? Год?
— Срок приговора зависит от суда. И от мастерства адвоката.
— Значит, это правда.
—Что?
— Что это сделал ребенок.
— Вы, без сомнения, читали газеты.
Она затянулась, наблюдая за Линли поверх тлеющего кончика сигареты.