— Сегодня обещали солнце, — с достоинством отвечал Мартин. — Наверное, выглянет к полудню или около того.
Габриэлла снова улыбнулась. У нее делались необыкновенно ласковые глаза, когда она улыбалась.
— Я имела в виду — от бутылки. Как вам удается сохранять их в холоде?
— Ах, это. В фургончике. Ячейки выложены специальным изоляционным материалом.
— Вы обещаете всегда привозить его так? — Она повернула бутылку, зажав ее между грудями. — Холодным, я имела в виду.
— О да. Конечно. Холодным, — откликнулся он.
— Спасибо, — произнесла она, — мистер Мартин Снелл Мартин.
После этого он видел ее несколько раз в неделю, но никогда больше в халате. Но ему и не требовалось напоминания о том зрелище.
Габриэлла. Габриэлла. Ему нравилось звучание этого имени, душа отзывалась на него, как на пение скрипки.
Мартин вернул зеркало в прежнее положение, довольный тем, что выглядит наилучшим образом. В глубине фургончика он нашарил бутылку похолоднее, обтер с нее влагу и начистил крышечку из фольги рукавом рубашки.
Толкнул ворота и, заметив, что они не заперты на щеколду, несколько раз повторил: «Ворота, ворота, ворота», чтобы не забыть напомнить ей об этом. Замка на воротах, разумеется, не было, но не стоит облегчать задачу тому, кто вздумает нарушить уединение Габриэллы.
Где-то за огороженным выгулом, располагавшимся к северу от коттеджа, снова закуковала кукушка, на которую уже указывал Ее Величеству Мартин.
К песенке жаворонка присоединилось щебетание чечеток, рассевшихся на елях, окаймлявших подъездную дорожку. Тихонько заржала лошадь, прокукарекал петух. Вот он — день во всем его великолепии, подумалось Мартину.
Он поднял крышку молочного ящика и уже начал опускать туда бутылку, но остановился, нахмурившись. Что-то было не так.
Вчерашнее молоко не забрали, и бутылка была теплой.
Что за легкомысленная особа эта мисс Габриэлла, поначалу подумал он. Уехала куда-то, не оставив записки насчет молока. Он сунул вчерашнюю бутылку под мышку. Доставку следует прекратить, пока она не объявится.
Мартин уже направился было к воротам, когда вдруг вспомнил — ворота, ворота. Не заперты на щеколду, подумал он, и сердце его тревожно забилось.
Медленно вернулся к молочному ящику и подошел к садовой калитке. Газеты тоже остались, увидел он. Вчерашние и сегодняшние — по экземпляру «Дейли мейл» и «Тайме» — лежали в соответствующих ячейках. А когда он, прищурившись, пригляделся к парадной двери с прорезью для писем, отделанной кованым железом, то различил маленький белый треугольник на фоне изъеденного временем дуба и подумал — она и письма не взяла, уехала, должно быть. Но шторы на окнах задернуты не были, что казалось непрактичным и неразумным, если она уехала надолго. Не то чтобы мисс Габриэлла казалась практичной или разумной по натуре, но даже она не стала бы бросать коттедж в таком столь явно необитаемом виде. Не правда ли?
Мартин колебался. Оглянулся на гараж — сооружение из кирпича и досок в начале подъездной дорожки. Лучше проверить, решил он. Не понадобится даже заходить или открывать ворота гаража до конца. Он всего лишь заглянет и убедится, что ее нет. Потом он заберет молоко, выбросит газеты в мусорный контейнер и поедет своей дорогой. Но сначала заглянет.
Ворота гаража, в котором спокойно могли поместиться две машины, открывались посередине. Обычно они запирались на замок, но Мартин и с этого расстояния видел, что замком не воспользовались. Одна из створок отошла на добрых три дюйма. Мартин приблизился и, затаив дыхание и оглянувшись на коттедж, приоткрыл ее еще на дюйм и посмотрел в образовавшуюся щель.
Он увидел мерцание хрома, когда свет попал на бампер серебристого «астон-мартина», в котором он с десяток, а то и больше, раз лицезрел Габриэллу разъезжающей по улицам. При виде автомобиля в голове у молочника как-то странно зашумело. Он посмотрел на коттедж.
Если машина здесь и она здесь, то почему не забрала молоко?
Возможно, уехала вчера рано утром на весь день, ответил он себе. Вернулась домой поздно и напрочь забыла о молоке.
Но как же тогда газеты? В отличие от молока они ясно видны в своих ячейках. По пути в коттедж ей пришлось бы пройти непосредственно мимо них. Почему же тогда она их не взяла?
Потому что ездила в Лондон за покупками и руки У нее были заняты свертками, а потом она просто забыла выйти за газетами.
А письма? Они же лежали сразу за порогом. Их-то она почему оставила?
Потому что было поздно, она устала и хотела спать и вообще не подходила к передней двери. Вошла в дом через кухню и писем не видела. Сразу поднялась к себе и легла в постель, где и спит до сих пор.
Спит. Спит. Красавица Габриэлла…
Не помешает проверить, подумал Мартин. Определенно не помешает. Она не рассердится. Она не такая. Ее тронет, что он о ней побеспокоился, об одинокой женщине, здесь, в деревне, без мужской заботы. Скорей всего, она даже пригласит его войти.
Расправив плечи и прихватив газеты, он толкнул калитку и по тропинке направился к дому. Поднявшись на крыльцо, он дернул за ручку звонка и услышал, как он резко звякнул сразу за дверью. Мартин ждал звука шагов, отклика или клацанья ключа в замке. Но ничего подобного не услышал.
Может, она принимает ванну или находится на кухне, откуда опять же не слышит звонка. Нелишне проверить.
Он так и сделал, обойдя дом и постучав в заднюю дверь, удивляясь, как людям удается пользоваться ею, не расшибая себе лоб о низкую притолоку. Кстати о притолоке… А вдруг Габриэлла торопилась выйти или войти и ударилась об нее своей милой головкой, да так, что потеряла сознание? Из-за белых панелей не доносилось ни звука. И лежит она там сейчас, на холодном кухонном полу, дожидаясь, пока кто-нибудь ее обнаружит.
Справа от двери, под навесом, находилось створчатое окно. И Мартин в него заглянул, но ничего не увидел, кроме маленького, покрытого скатертью стола, рабочей стойки, плиты, раковины и закрытой двери, которая вела в столовую. Надо найти другое окно.
И предпочтительнее на этой же стороне дома, потому что Мартин чувствовал себя очень неловко, подглядывая в окна.
К окну столовой на этой же стороне дома пришлось пробираться через клумбу, стараясь не затоптать фиалки. Протиснувшись за куст сирени, он посмотрел в окно.
Мартину показалось странным, что он ничего не может разглядеть. Виднелись очертания штор, раздвинутых, как и другие, и больше ничего. Стекло казалось мутным, более того — грязным, что было очень странно, так как кухонное окно соперничало по прозрачности с родниковой водой, а сам коттедж сиял белизной, словно ягненок. Мартин потер стекло. Совсем непонятно. На пальцах грязи не осталось. По крайней мере снаружи окно было чистым.
В мозгу Мартина прозвенел звоночек, словно невнятно о чем-то предупреждая. И от этого звоночка руки у него ослабели.
Выбравшись из клумбы, он подергал заднюю дверь. Заперта. Побежал к парадной. Тоже заперта. Тогда он обошел дом с южной стороны, где по обнаженным черным балкам вилась глициния. Завернув за угол и пройдя по плиточной дорожке вдоль западной стены дома, у дальнего края стены он отыскал второе окно столовой.
Это грязным не было, ни снаружи, ни изнутри. Ухватившись за подоконник и затаив дыхание, Мартин заглянул в комнату.
На первый взгляд, все казалось нормальным. Обеденный стол, покрытый суровой скатертью, стулья вокруг него, камин без экрана с кованой задней стенкой и медными грелками, свисавшими с кирпичей. Казалось, все прекрасно. В сосновом буфете стояли тарелки, старинная тумбочка для умывальника выступала в роли бара. С одной стороны от камина стояло тяжелое кресло, а напротив него, у подножия лестницы, точно такое же кресло…
Мартин крепче ухватился за наружный подоконник и почувствовал, как в ладонь впилась заноза. Приговаривая «Ох, Величество, Величество, Габриэлла, мисс, мисс…», он другой рукой лихорадочно стал рыться в кармане, напрасно ища, чем поддеть оконную раму, и все это время не отводя глаз от второго кресла.