Он отступил, давая ей пройти. Услышал, как она срывает перчатки.
Сержант Хейверс передала керамическое кашпо инспектору Ардери, оглядела сарайчик, заставленный мешками с землей, горшками и инструментами и пробормотала:
— Ну и свалка. Если здесь и есть свежие улики, они затерялись среди всего этого барахла, скопившегося за пятьдесят лет. — Вздохнув, она обратилась к Линли: — А вы что думаете?
— Что настало время найти Оливию Уайтлоу, — сказал он.
Оливия
Мы с Крисом поужинали, и я, как обычно, помыла посуду. Крис проявляет ангельское терпение, когда у меня уходит сорок пять минут на то, что он мог бы сделать за десять. Никогда не отстраняет меня. Если я разбиваю тарелку или стакан или роняю на пол кастрюлю, он дает мне самой все убрать и притворяется, будто не замечает моей ругани и слез из-за того, что метла и швабра меня не слушаются. Иногда ночью, когда он думает, что я сплю, он выметает пропущенные мною осколки посуды или стекла. Иногда оттирает с пола липкое пятно, оставшееся от разлитой кастрюли. Я прикидываюсь, будто не слышу, как он всем этим занимается.
Практически каждый вечер, перед тем как лечь спать, он заглядывает в мою комнату — проверить, как там я. Он делает вид, что пришел узнать, не надо ли выпустить кошку, и я притворяюсь, что верю ему. Если Крис видит, что я не сплю, то говорит:
— Последняя возможность кошкам еще раз совершить вечерний туалет. Есть желающие? Что скажешь, киска Панда?
— По-моему, она уже устроилась на ночь, — отвечаю я.
Тогда Крис спрашивает:
— Ну, а тебе, Ливи, что-нибудь нужно? Нужно. Еще как нужно. Я воплощенная нужда.
Мне нужно, чтобы он сбросил свою одежду на свету, льющемся из коридора. Мне нужно, чтобы он скользнул в мою постель. Обнял меня. Мне нужна тысяча и одна вещь, которые никогда не осуществятся. И все эти нужды каждый раз отрывают от моей плоти по тоненькому лоскутку.
Первой уйдет гордость, сказали мне. И этот процесс начнется в тот момент, когда я осознаю, насколько моя жизнь зависит от других. Но я борюсь с этой мыслью. Я цепляюсь за то, кто я такая. Вызываю все больше тускнеющий образ Лив Уайтлоу Оторвы.
— Нет. Мне ничего не нужно. Все нормально, говорю я Крису, — и мне самой кажется, что я искренна.
Иногда, очень поздно, он как бы невзначай говорит:
— Я уйду на час или два. Ты справишься одна? Или попросить Макса заглянуть?
— Что за глупости, — отвечаю я. — Со мной все в порядке. — Хотя на самом деле хочу спросить: «Кто она, Крис? Где ты с ней познакомился? Неужели ей все равно, что ты не можешь провести с ней всю ночь, потому что должен вернуться домой ухаживать за мной?»
Записывая эти строки, я смеюсь. Какая ирония. Кто бы мог подумать, что я буду желать какого-то мужчину, не говоря уже о том, что этот мужчина с самого начала всеми возможными способами дал понять, что он не из тех, кто на меня клюет.
Те, что на меня клевали, в том или ином виде платили мне за то, что от меня получали.
Я работала на улице, потому что не было ничего более мерзкого и порочного, чем эта жизнь на грани дозволенного. И чем старше были мужчины, тем лучше потому что эти оказывались самыми жалкими. Все они были в деловых костюмах и курсировали по Эрлс-Корту на машинах, якобы заблудившись и спрашивая дорогу. Подцепить их ничего не стоило. Но едва они сбрасывали одежду и дряблые бедра их повисали, как пустые переметные сумки, мужчины эти теряли дар речи. Я улыбалась и говорила:
— Давай, малыш. Иди к Лив. Так нравится? М-м? А так приятно?
И они отвечали:
— О боже. О господи! О да.
И за пять часов я набирала достаточно, чтобы оплатить неделю в однокомнатной квартирке, которую нашла в Баркстон-Гарденс, и еще оставалось на удовольствия вроде полуграмма кокаина или пачки колес. Жизнь была такой легкой, что я не могла понять, почему все женщины Лондона так не живут.
Периодически ко мне приглядывались и молодые мужчины, но я держалась пожилых. Разумеется, все это было связано со смертью моего отца. Мне не требовалось десяти сеансов у доктора Фрейда, чтобы это понять. Через два дня после получения телеграммы, в которой сообщалось о смерти папы, я подцепила своего первого мужика старше пятидесяти. Я соблазнила его с удовольствием. Я наслаждалась, спрашивая:
— Ты — папочка? Хочешь, я буду называть тебя «папа»? А как ты хочешь меня называть?
И я торжествовала и чувствовала себя не такой уж грешницей, наблюдая, как ерзают эти типы, слыша, как они ахают, и дожидаясь, чтобы они простонали какое-нибудь имя — Селия, или Дженни, или Эмили. Так я узнавала самое худшее о них, что неким образом позволяло мне оправдывать худшее в себе.
Вот так я и прожила лет пять до того дня, когда встретила Криса Фарадея. Я стояла у входа на станцию «Эрлс-Корт», поджидая одного из своих постоянных клиентов, Арчи. Он любил всякие штучки с наручниками и хлыстами, но деньги платил приличные. Правда в последнее время я все больше боялась, что он откинется во время очередной нашей встречи, а мне совсем не улыбалось остаться с трупом на руках. Поэтому когда в тот день, во вторник, Арчи не появился в назначенное время в половине шестого, я одновременно и разозлилась, и испытала облегчение.
Окруженная кучей пакетов с костюмами и снаряжением, я размышляла над потерей наличных, и в этот момент дорогу в моем направлении перешел Крис. Поскольку утрата заработка лишала меня на несколько дней кокаина, я стояла злая как черт, когда увидела костлявого парня в джинсах с прорехами на коленях, который послушно шел по «зебре» — можно подумать, сойди он с тротуара в другом месте, его тут же упекли бы в кутузку. На поводке он вел собаку породы столь неопределенной, что само слово «собака» казалось к ней почти неприменимым, и вдобавок, парень шагал, приноравливаясь к хромоте и ныряющей походке животного.
Как только он поравнялся со мной, я сказала:
— Ну и уродец. Окажи людям милость, убери его с глаз долой.
Он остановился. Посмотрел на меня, потом на собаку, причем достаточно продолжительно, чтобы я поняла — сравнение не в мою пользу.
— А где ты вообще ее взял? — спросила я.
— Украл, — ответил он.
— Украл? — изумилась я. — Это? Ну и вкус у тебя. — Потому что у пса не только не было одной лапы, но и на половине головы отсутствовала шерсть. Вместо шерсти красовались начинающие подживать кровавые язвы.
— Печальное зрелище, да? — спросил Крис, задумчиво глядя на собаку. — Но не по его вине, что меня и трогает в животных. Они не могут сделать выбор. Поэтому кто-то, кому они небезразличны, и должен взять на себя труд сделать выбор за них.
— Тогда кто-то должен взять на себя труд и пристрелить это существо. Своим видом оно портит пейзаж. — Я достала из сумочки сигареты, закурила и сигаретой указала на пса. — Так зачем ты его украл? Собираешься участвовать в конкурсе на самую уродливую дворнягу?
— Я украл его, потому что занимаюсь этим, — сказал он.
— Занимаешься этим?
— Правильно. — Он посмотрел на стоявшие у моих ног пакеты с обмундированием, купленным, чтобы доставить удовольствие Арчи. — А чем ты занимаешься?
— Трахаюсь за деньги.
— С вещами?
— Что?
Он указал на мои пакеты.
— Или у тебя перерыв на покупки?
— Ну конечно. По-твоему, я одета для похода по магазинам?
— Нет. Ты одета, как проститутка, но я никогда не видел проститутки с таким количеством пакетов. Ты не смутишь потенциальных клиентов?
— Как раз жду одного.
— Который не пришел.
— Тебе-то что об этом известно?
— У твоих ног валяется восемь окурков. На фильтре у них твоя помада. Кстати, кошмарный оттенок. Красный тебе не идет.
— Специалист, что ли?
— Только не по женщинам.
— Значит по таким вот дворняжкам?
Он посмотрел на уже улегшуюся у его ног собаку, присел рядом с ней и ласково погладил.
— Да, — сказал он. — В этом я специалист. Лучший. Я как полночный туман — меня не видно и не слышно.