Он протестует, но нерешительно. Говорит, что нужно позвонить Джин и сообщить, что он приедет попозже. И пока он этим занимается, мать принимается за работу, выписывая «за» и «против» и приходя к решению, к которому, без сомнения, пришла в момент, когда увидела первый удар Кеннета по мячу на поле в Майл-Энд-парке. Оксфорд для него
потерян, это правда, но будущее все еще открыто для него с другой стороны.
Они разговаривают. Перебрасываются идеями. Она предлагает. Он возражает. Они спорят о деликатных вопросах. И наконец покидают типографию и едут в ресторан «Под липами» на китайский ужин, за которым продолжают бороться против очевидного. Но мать придерживает в рукаве туза, из осторожности не желая предъявлять его слишком рано. Коттедж «Чистотел» в Спрингбурнах. И Кент.
Коттедж «Чистотел» принадлежит нашей семье примерно с 1870 года. И в настоящий момент в нем никто не живет.
А если, предлагает мать, Кеннет воспользуется коттеджем в качестве базы? Таким образом он сможет жить в Кенте. Что, если он подновит его, подкрасит, подштукатурит, приведет в порядок сад и вообще приложит там руку ко всему, к чему нужно? Это решит его проблему с оплатой жилья. А что, если он будет приезжать в типографию, когда сможет, и станет выполнять свои обязанности по работе в свободное время? Мать будет платить ему, и это снимет хотя бы часть денежных затруднений. Что, если Джин с детьми останутся на Собачьем острове — где Джин сможет сохранить работу, дети продолжат общение с многочисленной родней и друзьями, — а Кеннет станет привозить их в Кент на выходные? Это сведет до минимума нарушение их привычного жизненного уклада, сохранит семью и даст детям возможность бывать на свежем воздухе. Таким образом, если Кен и не получит хорошего шанса пробиться в мир профессионального крикета, он, по крайней мере, попытается.
Мать выступила в роли Мефистофеля. Это был ее звездный час. Хотя действовала она из лучших побуждений. Я и вправду верю, что в глубине души мать хотела только добра. Как, по-моему, и большинство людей в глубине души… Крис зовет:
— Ливи, посмотри!
И я откатываю кресло назад и заглядываю из кухни в мастерскую. Он закончил клетку, Феликс ее обследует. Делает неуверенный прыжок и принюхивается. Еще прыжок.
— Ему бы в саду попрыгать, — замечаю я.
— Верно. Но поскольку сада у нас нет, придется ему примириться с этим, пока он не сменит жилье.
Мы наблюдаем за кроликом: я из кухни, Крис — со своего места рядом с верстаком. По крайней мере, Крис наблюдает за кроликом. Я же наблюдаю за Крисом.
— Что-то в последнее время тихо, — говорю я. — Телефон не звонил уже несколько дней.
Он кивает.
— Значит, новой работы нет? — спрашиваю я.
— Только в Уэльсе.
— И что там?
— Питомник биглей. Если нашей группе удастся этим заняться, меня не будет несколько дней.
— Кто принимает решение? — спрашиваю я. — Заняться или нет?
— Я.
— Тогда займись.
Он накручивает на палец кусочек наждачной бумаги и смотрит на меня.
— Я справлюсь, — говорю я. — Со мной все будет хорошо. Просто отлично. Попроси Макса заглянуть. Он
пуляет собак. А потом мы поиграем с ним в карты.
— Посмотрим.
— Когда ты должен решить? Он кладет бумагу:
— Время еще есть.
—Но бигли… Что, владельцы питомника готовы их отправить?
— Они всегда к этому готовы.
— Тогда ты должен…
— Посмотрим, Ливи. Если не я, то кто-нибудь другой их заберет. Не волнуйся. В лабораторию собаки не попадут.
Он выключает лампу дневного света над верстаком. Феликс возится в клетке. Крис возвращается на кухню.
— Послушай, тебе нет нужды все время так меня опекать, — говорю я. — Ненавижу это. Чувствую себя какой-то уродкой.
Он садится рядом и берет меня за руку. Переворачивает ее и рассматривает ладонь. Сгибает мои пальцы. Смотрит, как я их разгибаю. Мы оба знаем, сколько усилий мне нужно приложить, чтобы движение получилось плавным.
— В моей группе два новичка, Ливи. Я не уверен, что они готовы к такой операции, какая требуется в Уэльсе. И я не хочу рисковать собаками, ради удовлетворения своих амбиций. — Он сжимает мою ладонь. — Вот в чем дело, а не в тебе. Не в том, что тут. Понятно?
— Новички? — переспрашиваю я. — Ты не говорил.
— Наверное, забыл. Они со мной уже около полутора месяцев.
— Кто?
— Один парень — Пол. И его сестра. Аманда.
Он так пристально, не мигая, смотрит мне в глаза что я понимаю — это она. Аманда. Ее имя повисает между нами, словно облако тумана.
Крис смотрит на меня и понимает, что я знаю. Одно мое слово, и завяжется разговор, который он, без сомнения, обещал Аманде.
Нет. Я не стану об этом думать. У Криса есть право на личную жизнь, как и у меня было право на свою. И я достаточно часто нарушала правила организации, пока была ее активным членом.
Как только я доказала Крису свою удовлетворительную физическую подготовку — бегая, лазая, прыгая, проскальзывая, ползая на животе и делая все, что он ни прикажет, — я начала посещать открытые собрания учебного звена ДСЖ. Они проводились в церквах, школах и общественных центрах, где антиви-висекционисты из десятка организаций доносили информацию до местных жителей. Таким образом я узнала о том, что и как делается во время опытов на животных. Я познакомилась с моральными и этическими аргументами обеих сторон. Читала что мне давали. Слушала что говорили.
С самого начала я хотела войти в группу штурмовиков. Я могла бы утверждать, что одного взгляда на Бинза в то утро, когда его принесли на баржу, было достаточно, чтобы сделать из меня горячую сторонницу дела, но правда в том, что я хотела стать штурмовиком из-за Криса. Из-за того, чего хотела от него и что стремилась ему доказать. О, естественно, я в том не признавалась. Дело в том, что к тому времеи я уже несколько месяцев не выходила на панель. Мне не сиделось на месте, мне нужна была хорошая доза адреналина, которую могли обеспечить неизвестность, опасность и увиливание от опасности. Участие в штурмовой группе казалось мне выходом из положения.
Штурмовая группа состояла из разработчиков и исполнителей. Разработчики подготавливали операцию — за несколько недель до нападения проникали на объект, крали документы, фотографировали животных, составляли карту местности, выявляли сигнализацию и отключали ее для проникновения уже исполнителей. Те осуществляли нападение ночью, ведомые капитаном, чье слово было законом.
Крис никогда не совершал ошибок. Он встречался с разработчиками, с руководящим звеном ДСЖ, с исполнителями. Одна группа никогда не видела другую. Он осуществлял связь между ними всеми.
Мое первое участие в операции в составе штурмовой группы произошло почти год спустя после нашей с Крисом встречи.
Оливия
Боль пронзала мое тело, словно раскаленным прутом. А ведь в моих силах было уничтожить боль. Мне и нужно-то было всего лишь вернуться в прошлое. Превратиться в существо, которое действует, не испытывая чувств. Сделать одно из сотни тех движений, что я когда-то делала с безразличием, за деньги, и боль растворилась бы, подчинись мне Крис.
Но ничего из этого я не сделала. Лежала на его постели и смотрела, как он спит. К тому моменту, когда боль добралась до горла, я приняла самое худшее, что есть в любви.
Сначала я ненавидела его. Ненавидела то, что он из меня сделал. Ненавидела женщину, которой, как доказал мне Крис, я могла бы стать.
Тогда я поклялась, что искореню в себе чувство, и начала действовать, соблазняя всех парней, каких только удавалось подцепить. Я трахала их в автомобилях, в пустующих домах, на станциях метро, в парках, в туалетах пабов, на барже. Я заставляла их лаять по-собачьи. Покрываться испариной и плакать. Умолять. Смотрела, как они унижаются, задыхаются и воют. Крис ни разу не среагировал. Ни разу не сказал ни слова, пока я не перешла к парням, входившим в штурмовую группу.
Они были легкой добычей, и я приводила их на баржу. Они смущались, отказывались, но я умела их убедить.