— Еда остынет.
Барбара на нее посмотрела: какая-то дичь в каком-то соусе. Она ткнула вилкой в мясо, гадая, что это такое она заказала.
— Утка, — сказал Линли, словно читая ее мысли. — В абрикосовом соусе.
— Хоть не курица.
— Определенно, нет. — Он занялся едой. До них доносились разговоры других посетителей ресторана. Бесшумно скользили официанты, останавливаясь, чтобы зажечь свечи по мере того, как сгущались сумерки. — Я бы перевел, — сказал он.
—Что?
— Меню. Вам нужно было только попросить. Барбара отрезала кусочек утки. Непривычная
еда. Мясо какое-то темное.
— Мне нравится испытывать судьбу.
— Даже когда в этом нет необходимости?
— Так интереснее. Острота жизни и все такое. Словом, вы понимаете.
— Но только в ресторанах, — отозвался Линли.
— Что?
— Испытывать судьбу. Рисковать. Руководствоваться интуицией.
Она положила вилку.
— Значит, я сержант Зануда. Допустим, но кто-то же должен иногда судить здраво.
— Не могу не согласиться.
— Тогда почему вы отбрасываете Джимми Купера? Что, черт побери, не так с Джимми Купером?
Он снова углубился в еду. Допил вино, взглядом заставил официанта подскочить к столу, наполнить бокал и исчезнуть. Барбаре было ясно, что Линли тянет время, обдумывая следующие шаги. Она приучила себя держать язык за зубами, знать свое место и принимать то, что считает он. Когда же Линли заговорил, она с трудом заставила себя поверить, что действительно победила.
— Доставьте его в Ярд завтра к десяти утра, — сказал Линли. — И чтобы с ним обязательно был адвокат.
— Да, сэр.
— И передайте в пресс-службу, что мы вызываем того же шестнадцатилетнего подростка для повторной беседы.
У Барбары отвисла челюсть. Она резко закрыла рот.
— Пресс-служба? Но они же сообщат об этом нашим неугомонным журналистам…
— Да, верно, — задумчиво произнес Линли.
— Где его ботинки? — был первый вопрос Джинни Купер, когда мистер Фрискин привез Джимми домой.
Она задала этот вопрос визгливым, требовательным голосом, потому что с того момента, как детективы из Скотленд-Ярда увезли ее сына, внутри у нее все сдвинулось и что-то стало твориться со слухом, так что она больше не слышала себя со стороны.
Единственным полезным действием, предпринятым ею в первые же пятнадцать минут после отъезда Джимми, был звонок единственному человеку из всех, кого она знала, который мог ей сейчас помочь. И хотя ей совершенно не хотелось этого делать, потому что за последние шесть лет, когда Мириам Уайтлоу снова вошла в жизнь Кенни, эта женщина стала для нее источником всех страданий, только она одна, как это думала Джинни, могла в половине шестого воскресным вечером раздобыть из ниоткуда адвоката. Оставалось лишь надеяться, что Мириам Уайтлоу захочет сделать это для Джимми.
И она это сделала. И теперь адвокат стоял перед ней, за спиной Джимми и чуть левее, и она снова спросила:
— Где его ботинки? Что они сделали с его ботинками?
В правой руке ее сына болтался пластиковый пакет, но, судя по форме пакета, «Мартенсов» в нем не было.
Мистер Фрискин, которого она воображала мужчиной средних лет, сутулым, в угольно-черном костюме и лысым и который оказался молодым и стройным, с ярким цветастым галстуком, сбившимся набок, в голубой рубашке и с гривой темных волос, ниспадавшей до плеч, как у героя любовного романа, ответил за ее сына, но не на заданный его вопрос.
— Миссис Купер… — начал он.
— Мисс.
— Простите. Да. Джим говорил с ними до моего приезда. Он дал полиции признание.
Перед глазами Джин все побелело, потом почернело, словно в комнату ударила молния. Мистер Фрискин продолжал рассуждать о том, что будет дальше, говоря, что Джимми нельзя выходить из дому, а общаться с кем бы то ни было, даже с членами семьи, можно только в присутствии адвоката. Он говорил что-то о видимом принуждении и употреблял слова «подростковый» и «запугивание» и все говорил и говорил, но она ничего не слышала, потому что гадала, действительно ли она ослепла, как тот святой в Библии, только там было, кажется, наоборот — он прозрел? — нет, она не могла вспомнить. Впрочем, все равно это выдумки. Библия по большей части — полная чушь.
Из кухни донесся скрип отодвигаемого стула, и Джинни поняла, что это встал ее брат, который, без сомнения, не пропустил ни единого слова мистера Фрискина. Она тут же пожалела о том, что на втором часу пребывания Джимми в Скотленд-Ярде позвонила родителям.
С родителями она говорить не стала, потому что их любовь к Кенни ее даже пугала, по их мнению, только Джинни была виновата в том, что Кенни вообще когда-то попросил дать ему время и место, чтобы пожить вне семьи и разобраться в том, в чем разбираться, как они считали, не требовалось. Поэтому она позвала к телефону Дера, и он примчался, изрыгая как раз то количество проклятий в адрес полиции, выражений полного ей недоверия, а также призывов к мести, которые Джинни необходимо было услышать.
Зрение ее прояснилось, когда заговорил Дер:
— Что? Ты сбрендил, Джим? Ты разговаривал с этими ничтожествами?
— Дер, — сказала Джинни.
— Эй! — он повернулся к мистеру Фрискину. — Разве ты был там не для того, чтобы он молчал в тряпочку?
По-видимому, привыкший к общению с клиентами, переживающими эмоциональное потрясение, мистер Фрискин объяснил, что Джимми, судя по всему, сам захотел говорить. И, похоже, говорил добровольно, о чем свидетельствует магнитофонная запись, сделанная во время допроса, запись, которую по его настоянию дали прослушать. Никаких признаков принуждения там не…
— Черт бы тебя побрал, Джим! — Дер влетел в гостиную. — Ты позволил этим недоноскам записать себя на пленку?
Джимми ничего не сказал. Он стоял в такой позе, что казалось, будто у него тает позвоночник. Голова повисла, вместо живота — впадина.
— Джим, я же тебя просила. Я же просила. Почему ты меня не послушал? — Да он даже и на человека-то не похож, подумала Джинни, так, грязная надувная кукла, из которой понемногу через дырочку выходит воздух. Он стоял молча, предоставляя Деру всласть поиздеваться над собой, так как знал, что его молчание поможет быстрее закончить разговор. — Ты что-нибудь ел, Джим? — спросила Джинни.
— Ел? Ел? Ел? — Голос Дера так и взвился. — Он ничего не получит, пока не ответит на наши вопросы. И немедленно. — Он схватил мальчика за руку, и Джимми дернулся вперед, безвольно, как соломенная кукла. Джинни увидела, как вздулись мышцы на руке брата. — Отвечай, придурок! — Дер уставился племяннику в лицо. — Говори с нами, как ты говорил с легавыми. Отвечай, и как следует!
— Это ничего не даст, — сказал мистер Фрискин. — Мальчик пережил потрясение, от которого с трудом оправился бы и взрослый.
— Я тебе покажу потрясение, — прорычал Деррик, приближая свое лицо к самому лицу мистера Фрискина.
Адвокат и бровью не повел. Спокойно и в высшей степени вежливо он произнес:
— Мисс Купер, пожалуйста, примите решение. Кому вы желаете доверить ведение дела вашего сына?
— Дер, — примирительно сказала Джин. — Оставь Джима. Мистер Фрискин знает, как лучше.
Деррик выпустил руку Джимми, безвольную, как желе.
— Кретин чертов, — бросил он. Брызги слюны попали Джимми на щеку. Он сморщился, но слюну не вытер.
Джинни сказала брату:
— Иди наверх к Стэну. Его беспрерывно рвет, как увезли Джимми.
Краем глаза она заметила, что ее старший сын поднял голову при этих словах, но когда Джин к нему повернулась, голова его опять была опущена.
— Да, хорошо, — ответил Дер и, бросив злобный взгляд на Джимми и мистера Фрискина, стал подниматься по лестнице, крича: — Эй, Стэн! Ты все еще от унитаза оторваться не можешь?
— Извините, — сказала Джинни, обращаясь к адвокату. — Дер частенько сперва скажет, а потом подумает.
Мистер Фрискин принялся уверять, что, дескать, дело обычное: ничего страшного, если дядя подозреваемого наседает на адвоката, пыхтя как разъяренный бык. Он объяснил, что Джимми отдал ботинки по просьбе полиции, что сам разрешил взять у него отпечатки пальцев, сфотографировать его, срезать у него несколько прядок волос.