Только для беседы, объяснил ей Линли. Иногда разговор в Нью-Скотленд-Ярде помогает освежить память. Происходило ли еще что-нибудь в среду вечером, о чем миссис Уайтлоу хотела бы сейчас сообщить? Что-нибудь, о чем она умолчала во время их предыдущих бесед?
Нет, ответила она, ничего. Теперь он знает все.
Линли больше ничего не сказал, пока они не подошли к входной двери, где лампа светила ей прямо в лицо. Он уже взялся за дверную ручку, когда, осененный внезапным воспоминанием, повернулся и спросил:
— А Габриэлла Пэттен вам не звонила?
— Я не разговаривала с Габриэллой несколько недель. Бы нашли ее?
— Да.
— Она… Как она?
— Не в том состоянии, в каком ожидаешь найти женщину, потерявшую мужчину, за которого собиралась замуж.
— Что ж, — заметила она. — Это же Габриэлла, не так ли?
— Не знаю, — ответил Линли. — Это Габриэлла?
— Габриэлла не стоила грязи на обуви Кена, инспектор, — заявила миссис Уайтлоу. — Я только хотела, чтобы Кен сам это увидел.
— Он был бы жив, если бы увидел это?
— Думаю, да.
В ярком свете прихожей Линли разглядел на лбу миссис Уайтлоу свежий порез. Пластырь был налеплен у самой кромки волос. Сквозь марлю проступила капля крови — запекшаяся, темно-коричневая, словно злокачественная родинка. Миссис Уайтлоу провела по пластырю пальцами со словами:
— Это было легче.
— Что?
— Причинить себе эту боль. Чем терпеть другую. Линли кивнул.
— Так всегда бывает.
Линли поудобнее устроился в своем кресле в гостиной на Итон-террас, Вытянул ноги и задумчиво посмотрел на графин с виски, стоявший рядом со стаканом. На время сдержал желание выпить, подперев подбородок пальцем и разглядывая узор эксминстерского ковра. Он думал о правде, полуправде и лжи, о вере, за которую мы цепляемся и которую публично исповедуем, и о том, какой пугающей, безжалостной, неумолимой силой может стать любовь, когда отдаешься ей с излишней страстью, когда отвергнуто некогда взаимное чувство или же когда оно остается вовсе без ответа.
Убийства же, как правило, в качестве искупительной жертвы слепая любовь не требует. Подчинить себя личности и воле другого человека можно множеством других способов. Но когда безоглядная преданность становится неодолимой, последствия пренебрежения бывают катастрофическими.
Если именно это лежало в основе убийства Кеннета Флеминга, тогда его убийца должен был одинаково любить и ненавидеть его. И лишение его жизни было для убийцы способом соединиться с жертвой, установить нерасторжимую связь с его телом и душой, навсегда слившись с умершим в смерти так, как этого нельзя было достичь в жизни.
Но все это, однако, как сознавал Линли, не снимало вопроса о Габриэлле Пэттен. То есть вопроса — кто она была, что сделала и сказала — избежать было нельзя, если он вообще хотел добраться до истины.
Дверь гостиной приоткрылась, и в комнату заглянул Дентон. Встретившись с Линли глазами, он скользнул в комнату и неслышно подошел к его креслу. Безмолвно спросив и получив в ответ кивок хозяина, налил тому виски и убрал графин на буфет. Линли улыбнулся этому ненавязчивому контролю над потреблением им крепких напитков. Дентон свое дело знает, сомнений нет. Пока он рядом, алкоголизм Линли не грозит.
— Что-нибудь еще, милорд? — Дентон повысил голос, чтобы быть услышанным. Линли знаком попросил убавить громкость. Бах стих, преобразившись в приятный музыкальный фон.
Линли задал вопрос, который задавать не требовалось, так как, судя по молчанию слуги, он уже знал ответ.
— Леди Хелен не звонила?
— С тех пор как ушла утром, нет. — Дентон прилежно стряхнул пушинку со своего рукава.
— И когда это было?
— Когда? — Дентон обдумал вопрос, подняв глаза к потолку работы Адама, как будто ответ находился там. — Примерно через час после вашего с сержантом отъезда.
Линли взял стакан и поболтал в нем виски, Дентон тем временем достал из кармана носовой платок и протер и без того чистую поверхность буфета. Потом перешел к одному из графинов. Линля прочистил горло и заставил свой голос звучать непринужденно.
— И как она вам показалась?
— Кто?
— Хелен.
— Показалась?
— Да. По-моему, я выразился ясно. Как она вам показалась? Вы знаете, что мы поссорились. Я не обвиняю вас в подслушивании у замочной скважины, но поскольку вы явились, можно сказать, к финалу, вы знаете, что у нас вышла размолвка. Так что ответьте на мой вопрос. Как она вам показалась?
— Ну вообще-то, она показалась мне такой, как всегда.
Хотя бы хватило великодушия изобразить сожаление, подумал Линли. Но Дентон был не силен в распознавании оттенков женского настроения, как доказало бы любое исследование его в высшей степени пестрой любовной жизни. Поэтому Линли продолжил расспросы. — Она была не в настроении? Не выглядела… — Какое слово он хотел употребить? Задумчивой? Грустной? На что-то решившейся? Раздраженной? Несчастной? Озабоченной? В данный момент подходило любое из них.
— Она выглядела как всегда, — сказал Дентон. — Выглядела как леди Хелен.
А это, как было известно Линли, означало невозмутимость. Что, в свою очередь, являлось сильной стороной Хелен Клайд. Умение владеть собой было для нее оружием не хуже винтовки Парди. Они не раз затевали словесную перестрелку, и никогда не изменявшая ей выдержка приводила Линли в бешенство.
Ну и черт с ним, подумал он и выпил виски. Ему хотелось добавить: «И с ней черт», но он не смог этого сделать.
— В таком случае, это все, милорд? — спросил Дентон. Его лицо утратило всякое выражение, а голос изобразил величайшую и раздражающую покорность — эдакое «чего изволите, сэр» и все такое прочее.
— Бога ради, оставьте Дживса10 на кухне, — сказал Линли. — И да — это все.
— Очень хорошо, ми…
— Дентон, — прервал его Линли. Тот ухмыльнулся.
— Конечно. — Он вернулся к креслу, в котором сидел Линли, и ловко завладел пустым стаканом. — Я сейчас ложусь спать. Как вам подать яйца на завтрак?
— Приготовленными, — ответил Линли.
— Неплохая идея.
Дентон вернул концерту Баха его первоначальную громкость и оставил Линли с его музыкой и его мыслями.
Линли изучал утренние газеты, разложив их на столе, когда к нему в кабинет пожаловал суперинтендант Малкольм Уэбберли, сопровождаемый едким запахом сигарного дыма, который опережал его на несколько футов, так что Линли, не отрываясь от газет, пробормотал: «Сэр», — здороваясь с начальником, прежде чем тот заговорил. Он сравнивал материалы в «Дейли мейл», «Тайме», «Гардиан» и «Дейли миррор», ему еще предстояло ознакомиться с «Индепендент», «Обзервер» и «Дейли телеграф» — пока что все газеты балансировали на тонкой грани, отделявшей их от явного неуважения к следствию. Ни одной четкой фотографии Джимми Купера. Ни единого упоминания имени шестнадцатилетнего подростка, который «помогал полиции в ее расследовании». Лишь сдержанное перечисление подробностей, представленных в таком порядке, что любой человек, обладающий хоть каплей ума, мог прочесть правду между строк.
— Кто контролирует поток информации? — спросил Уэбберли.
— Я, — ответил Линли.
— Не напорти. — Уэбберли взял «Дейли миррор», ознакомился и пробормотал: — Стервятники. Послушай, сынок. Я беспокоюсь. — Линли поднял голову. Уэбберли продолжал: — Если ты не проявишь осторожности, то потопишь свое же дело, прежде чем оно дойдет до суда.
— Я буду действовать осмотрительно, — ответа Линли. — Но это вопрос основ физики, нравится нам это или нет.
— То есть?
— Если увеличивать давление, изменится температура, — сказал Линли.
— Жидкости, Томми, а здесь — люди. Людей сварить нельзя.
— Вы правы. Их можно сломать.
Со словами: «Вот, раздобыла!» в кабинет влетела задыхающаяся Доротея Харриман с пачкой газет в руках.
— «Сан», «Экспресс», вчерашний «Телеграф» и вчерашняя «Мейл». — Обращаясь к Уэбберли, она заметила: — Зигмунд Фрейд выкуривал по двенадцать сигар в день. Вам известно об этом, суперинтендант Уэбберли? И закончил раком горла.
[10]
Дживс — в юмористических романах и рассказах П.Вудхауса хитрый и находичивый слуга в английском аристократическом доме.