— Ты был в плену у дк, — напомнил ему Тейрис. — Ты мог бы сейчас здесь голый кататься по снегу и рыдать, и возможно даже Кольтира не нашёлся бы, что возразить. Так что ойкай себе на здоровье. Сейчас, ещё немного, я почти закончил.
Эрен, погромыхав, откопал в нижнем ящике шкафа котелок и взялся сварганить из оставшейся в живых крупы кашу, как «дворфы научили». Дворфы, судя по всему, научили его класть в кашу всё, что хотя бы отдалённо напоминает пищу, а в исключительных случаях и то, что её не напоминает вовсе. В довершение всего маг триумфально извлёк из кармана лавровый лист, победоносно оглядел всех и торжественно запихал лист в котелок.
— Мне нравится этот парень, — сообщил Кольтира. — Тассариан, может заведём себе мага?
— Чтоб я потом искал такого же и подсовывал тебе, взамен сдохшего, говоря, что это тот же самый? Как твоя мама делала с канарейками, когда ты был маленький?
Кольтира беззаботно отмахнулся.
— Да брось, я всё равно не замечу разницы, сможешь подсунуть любого. Сработало с канарейками — сработает и с магом.
— Я подумаю.
— Ну Таааааас…
— Сказал — я подумаю.
— Так, мертвецы, — рявкнул Эрен, последнюю минуту безуспешно пытавшийся запихнуть котелок в печку. — А ну пошли костёр развели.
— Ну отлично, — пробурчал Кольтира, — мы его ещё даже не завели, а он уже посылает нас за хворостом. Потом будут подснежники, как в этой твоей жуткой человеческой сказке про двенадцать месяцев и мёртвую девочку, которая съела всю свою семью.
— Кольтира, я соврал. Она их не ела, — ответил Тассариан, подталкивая его к двери.
— Как? — потрясённо спросил Кольтира, упираясь. — Как не ела? А что ещё там было не так?
Тассариан вздохнул, приложил побольше усилий и наконец вытолкал Кольтиру наружу.
— Да практически всё. Я тебе по пути за хворостом расскажу.
— Нет ну это беспредел, — возмущался, удаляясь, Кольтира. — Ты вообще мне правду когда-нибудь говоришь?
— Иногда. По нечётным, например. Сегодня вот нечётное.
— Сегодня чётное, тупица.
— Да? Тогда она их всё-таки съела.
Эрен закатил глаза, хехекнул и устало опустился на лавочку рядом с печкой.
— Всё, — сказал Тейрис и Мартин облегчённо вздохнул. — Отдыхай давай.
Тейрис отдал ему свою тонкую нижнюю рубашку, чтоб поддеть под замызганное платье, Мартин натянул её, забрался под шкуры и через секунду уже спал. Паладин собрал все медицинские пожитки, сложил их на стол, потянулся и огляделся в поисках Рена, которого вообще было не видно и не слышно — дк под шумок завалился на вторую лежанку и заснул. Странно, подумал Тейрис, обычно он не спит по двое суток и ещё фиг загонишь. Но вообще идея хорошая. И забрался под шкуры рядом с дк.
Ему снились леса Вечной Песни — золотые листья на белоснежных ветках, мелкие, с крохотными лепестками лесные цветы под ногами, влажный солоноватый морской воздух. Он смутно помнил это место: и пологий спуск к реке, и стоявший неподалёку небольшой дом из белого камня, алый с золотом орнамент, обрамлявший стрельчатые окна, и дикий виноград, взбиравшийся по стене до самой крыши. На берегу кто-то в нестерпимо ярком пурпурном платье набирал воду в прозрачный кувшин. Солнце вспыхивало на резных хрустальных гранях, эльф чему-то рассмеялся и, кажется, позвал его. Кейрен был уже недалеко, когда услышал за спиной лязг металла и обернулся.
Сначала он увидел живых, они выступали из-за деревьев, паладины в сверкающих латах, следопыты в изрезанных узорами кожаных доспехах, маги в тяжёлых, густо покрытых вышивкой одеяниях, жрецы в светлых одеждах, украшенных золотом, их становилось всё больше, и они наступали со всех сторон, а потом он увидел среди них мёртвых. Они шли плечом к плечу с живыми, так же безмолвно и бесшумно, обнажив клинки, опустив забрала шлемов, и сначала едва различимые в свете полуденного солнца руны с каждым шагом всё ярче проступали на металле их лат и мечей.
Армия живых и мёртвых теснила его к реке, и он пятился, оскальзываясь на влажной траве, растерянный и ошеломлённый, не зная, что ему делать, и когда они были уже почти на расстоянии вытянутой руки, он обернулся и с отчаянием закричал, обращаясь к эльфу в пурпурном платье:
— С кем мне сражаться? За кого?
Но эльф не ответил, он лежал неподвижно, и хрустальный кувшин, выпавший из его рук, наполнялся розоватой, окрашенной кровью водой. Рен опустил глаза и увидел окровавленный рунный меч в своей руке.
Он резко проснулся, широко распахнув глаза и хватая ртом воздух. За окном уже смеркалось и в хижине было темно, только сквозь щели в печной дверке пробивался тёплый оранжевый свет. На улице кто-то негромко переговаривался, послышался смех Кольтиры и хехеканье Эрена, похоже Тассариан рассказывал одну из своих бесконечных историй.
— Эй, псих, — тихо позвал Тейрис над ухом.
Рен повернул голову и увидел, что паладин улыбается. Он лежал рядом, подперев голову рукой и глядя на Рена сверху вниз.
— Ты проспал часа четыре, — сообщил Тейрис и спросил: — Плохой сон?
Рен потёр лицо ладонями и вздохнул.
— Ну, не очень, да.
Паладин помолчал и добавил:
— Мартин спит как убитый.
— Ну… рад за него, - озадаченно отозвался дк.
Тейрис фыркнул.
— Тебе говорили, что ты не очень умный?
— Да, часто, причём обычно ты, — устало ответил Рен и чуть не вздрогнул, когда Тейрис мягко коснулся ладонью его щеки и спросил, тихо и не настойчиво:
— Что с тобой?
— Я не знаю, — честно ответил Рен и, помолчав, вдруг добавил, хотя не собирался этого говорить: — я устал.
— Всё будет в порядке, — так же мягко сказал Тейрис, Рен взглянул ему в глаза и увидел, что он понял. И ему захотелось рассказать всё, про сон, про то, что иногда он перестаёт понимать, кто он, где и почему именно здесь, о других снах, в которых он видит ту, другую жизнь, и мир там такой же яркий, как был когда-то и каким уже не будет, про голод, вечно грызущий его изнутри, про то, как сильно и мучительно он ощущает каждый стук сердца Тейриса, пульсацию его крови, его дыхание, течение жизни, и про то, как иногда невыносимо хочет забрать всё это, впитать в себя, утолив свой голод. И ещё тысячу вещей, которые не расскажешь никому. Он протянул руку и коснулся пальцами тонкого шрама на его виске. Тейрис подался ближе, прошептал: — Иди ко мне, — и поцеловал его в губы.
И не было ни злости, ни сожалений, только темнота и рыжие всполохи огня, и тихие голоса за дверью, и Тейрис, нежный и мягкий, он целует Рена в губы, и проводит пальцами по его спине, по позвоночнику и по рубцам от шрамов, и Рен вздрагивает от этих прикосновений, и прижимается губами к его шее, целует в ключицу, сжимает ладонями его бёрда, и Тейрис тихо выдыхает ему в ухо, и шепчет: я соскучился, я думал об этом, даже когда мы были там. Он знает, что Рен хочет это услышать, ему нравится знать это и представлять, и Рен прижимается к нему сильнее, и двигается медленно и осторожно, словно и не был никогда грубым, словно Тейрис забрал его ярость и рассеял, как солнце рассеивает туман, и Тейрис прижимается губами к его плечу и тихо, приглушённо стонет, и откидывается обратно на шкуры, закрыв глаза и прикусив губу. Рен приподнимается на руках и смотрит на него, он такой красивый в этой бесцветной полутьме, тонкие губы и острые линии скул, на мгновение он приоткрывает глаза и снова закрывает их, и запрокидывает голову, сжимает Рена бёдрами сильнее и обнимает, словно хватаясь за него, и Рен сам стискивает зубы, чтобы не застонать, и двигается сильнее, опускается на локоть, просовывает вторую руку между ними и обхватывает ладонью член Тейриса, Тейрис вздрагивает, вцепляется пальцами ему в спину и подаётся вперёд, сам насаживаясь сильнее. Они оба торопятся и оба теряют счёт времени, но это становится неважно, всё становится неважно, кроме этой темноты, и рыжих всполохов, и жара, и почти мучительного, нарастающего напряжения, и дыхания, в котором слышится шёпот, но не разобрать слов. Тейрис запускает пальцы Рену в волосы и прижимает его голову к своему плечу, а Рен, кончая, говорит одними губами «я твой», и снова повторяет это беззвучно, Тейрис не слышит, но шепчет в ответ: «ты мой, я хочу, чтобы ты был моим», и Рен отвечает «всегда» и Тейрис вздрагивает под ним, тоже кончая. И потом они лежат, тяжело дыша, и темнота окружает их, и нет ни ярости, ни страха, только стук сердца, и тихие голоса за дверью, и потрескивание огня в печи.