— Расскажи мне, — прошептал Тейрис позже ночью, когда они легли спать. Тассариан и Кольтира сказали, что покараулят, а днём отдохнут, пусть живые нормально поспят, ну и Рен пусть катится, завтра отработает. Мартина разбудили, дали поесть и отправили спать дальше, Эрен до темноты просидел с Тассарианом и Кольтирой, а потом завалился ему под бок. Тейрис знал, что маг волнуется за ханта, они все волновались за Телана и Зендари, но на войне привыкаешь к тому, что если ты ничего не можешь сделать — ты ничего не можешь сделать, точка, жди и не трать силы на бесполезную нервотрёпку. Лучше поспи, когда ещё выдастся такая возможность.
— О чём? — так же шёпотом спросил Рен.
— О том, как ты освободился. Ты никогда не рассказывал.
И он рассказал.
Рыцари смерти проигрывали бой. Это не так редко случалось в последнее время. События у часовни Последней Надежды — освобождение Дариона Могрейна и многих других, появление ордена Чёрного Клинка — переломили ход войны. Артас отправил своих лучших рыцарей на верную смерть, желая выманить и получить Тириона Фордринга, и совершил ошибку, показав им, что их преданность ничего для него не значит. Оказалось, что никто, ни сам Артас, ни живые, не знали их. Для живых они были лишь порабощёнными мертвецами, для Артаса — орудием в его войне, но, создавая их как собственное рыцарство, он воистину преуспел и недооценил свой успех. Они гордились служением ему, они были верны ему до последнего вздоха, они поднимали рунные клинки во имя Плети и своего короля, и когда их король предал их, боль от этого предательства оказалась сильнее самой Ледяной Скорби. Дарион Могрейн бросил вызов своему господину, и почти все, кто был там, последовали за ним. На священной земле Часовни многие очнулись от многолетнего сна, но крепко натянутая паутина воли короля-лича дрогнула по всему миру, и с того дня рыцари смерти начали освобождаться. Немногие, нечасто, но это начало происходить то там, то здесь. И однажды это произошло с Реном.
Он не мог сказать точно, когда это началось. Моменты, похожие на внезапно накатившее головокружение, они длились всего несколько секунд и проходили. Но в эти мгновения мир словно подёргивался дымкой, он переставал ощущать себя собой и не знал, кто он. Он гнал от себя эти ощущения, старался не обращать внимания, выбросить из головы, злился, когда это случалось снова, и всё же ждал их. Что-то такое чудилось ему в этом, что-то важное, что он никак не мог уловить. А потом случился тот бой.
Рыцари смерти терпели поражение, и паладины теснили их. Измождённые, замерзавшие, в потёртых латах, потерявшие страх от отчаяния, они шли вперёд, веря, что Свет не оставит их, и в тот день так и было, и войско тьмы отступало. Рен не заметил, как отбился от своих, и когда второй паладин пришёл на помощь первому, рядом не было никого, чтобы прикрыть его. Он успел только развернуться, увидел вспышку света, заслонившую весь мир, и клинок паладина пронзил его насквозь.
— Всё так и было, как ты рассказывал… там, у ворот? — тихо спросил Тейрис.
— Да, — ответил Рен.
Это было как оказаться в центре белого пламени и гореть не сгорая. Он помнил, что кричал, срывая горло, как не кричал никогда в жизни, и не издавал при этом ни звука. Весь мир пылал, и он корчился в этом огне, плача от боли, бессилия и страха, и ещё от тысячи чувств, о которых забыл. Время перестало иметь значение, он не помнил, что было в какой момент, но, видимо, что-то изменилось в нём сразу, потому что паладины забрали его с собой — хил, подбиравший раненого, случайно заметил, что его исцеляющая магия действует на умирающего дк, а это могло означать только одно — он больше не служит королю-личу.
Рен не помнил этого, как не помнил и реальности следующих нескольких дней, только испепеляющее пламя, ужас, воспоминания, проносившиеся в дымке огня, и наконец — осознание. Всё это словно происходило одновременно и было бесконечно растянуто во времени, и для него существовало только начало, тот момент, когда он упал на колени в снег, сжимая руками пронзивший его меч, и свет ослепил его, и мгновение, когда он открыл глаза в лазарете паладинов.
— Это было очень плохо?
— Умирать было легче.
— Я не знал, что это происходит так.
— Это происходит по-разному, у каждого по-своему. Кто-то просто в какой-то момент будто просыпается. Кто-то видит или слышит что-то такое, что пробуждает его. Я слышал и о том, как очень сильные паладины могут освободить дк силой своего Света. Мне понадобилось почти умереть.
— Но ты же сказал, что это началось раньше, может быть ты бы и сам освободился, просто тебе не повезло напороться на меч.
— Может… Сейчас уже не узнать.
— Я знаю, — серьёзно сказал Тейрис, придвинулся поближе и потёрся носом о его висок. Рен, всё время смотревший в потолок, наконец повернул к нему лицо и посмотрел в глаза.
— Ты не так хорошо меня знаешь, — сказал он и криво улыбнулся, плохо пытаясь изобразить иронию.
Тейрис прижался лбом к его лбу и услышал, как дк прерывисто вздохнул.
— Точно лучше, чем ты думаешь, самодовольное ты хуйло, — нежно ответил он.
Кольтира поворошил угли палкой, отшатнулся от взметнувшихся искр, воткнул палку в снег и глянул на Тассариана.
— Ну и как они тебе?
Тассариан пожал плечами.
— Неплохие ребята, толковые вроде.
— А Рен?
— Дай ему время, — ответил Тассариан, помолчав, и в свою очередь задал вопрос: — Что думаешь о жреце?
Кольтира хмыкнул и поморщился. Тассариан внимательно смотрел на него и ждал. Кольтира мог уловить больше него самого, и Тассариан знал это, как знал, что иногда Кольтира с трудом может переносить близость тех, в ком течёт сила Света. При жизни он был таким же вздорным и страстным, как и после смерти, и принял силу Ледяной Скорби так же неистово, как когда-то сражался против неё. Если искупление — это освобождение от тьмы, то у Кольтиры не было надежды, он сам был тьмой, он больше не мог отделить себя от неё, как бы отчаянно ни хотел этого сам, и не мог скрыть это желание от Тассариана, как бы ожесточённо ни пытался. Каждый из нас хочет получить всё, и никто не получит, вспомнил Тассариан, глядя на бледное лицо Кольтиры в свете огня. Значит, подумал он, мы получим то, до чего сможем дотянуться.
— Сложно сказать, — наконец ответил Кольтира. — Он как… как пустой сосуд. Там в лесу, когда ты устроил привал, был момент, когда он… — Кольтира остановился, подбирая слова и снова поморщился. — Не знаю, что он сделал. Но меня просто жгло всего от того, что он рядом. А до этого, и после — словно ничего нет.
— Хм, — многозначительно сказал Тассариан.
— Чё ты хмыкаешь, как будто чё-то понял? — взвился Кольтира.