Заботу о Мартине полностью взял на себя Тассариан. Ещё во время последнего разговора с Зендари и Теланом он вернул Тейрису его плащ и закутал жреца в свой, тяжёлый и плотный, на вид куда более тёплый, на который паладин смотрел с завистью, потому что почему вообще мертвец одет теплей живых, что ему там согревать? Теперь вот Тассариан бережно снял Мартина с лошади и усадил на самое удобное место. Мартин улыбнулся ему, как хорошему старому знакомому, и одними губами сказал «спасибо», а Тассариан легонько похлопал его по плечу и быстрым ласковым движением погладил по голове. А сейчас грел на эреновских камнях кружку с растопленным снегом, явно тоже для Мартина. Кольтира потоптался, побурчал, сказал, что хочет осмотреться, сел верхом и скрылся за деревьями. Тейрис и Эрен вздохнули с облегчением — Кольтира был раздражён, а раздражение Кольтиры распространялось вокруг, как облако удушающего ядовитого дыма. Даже странно, что он не затеял какую-нибудь склоку, а гуманно свалил, оставив всех в покое. Может, Тассариан постарался, подумал Тейрис. Он явно умел обращаться с Кольтирой, хотя и не всегда этим умением пользовался. Тейрис подозревал, что именно в этом и заключалось мастерство — брать Кольтиру на поводок только в ключевые моменты. А может быть в половине случаев Тассариану просто было плевать, сожрёт ли Кольтира кого-нибудь с потрохами или нет. Иногда паладину казалось, что среди рыцарей смерти существовала некая молчаливая договорённость, свод невысказанных правил, которым они руководствовались, как дикие звери в стае. Каждый из них был агрессивен и опасен, и каждый не терпел превосходства над собой, но этот почти инстинктивно соблюдаемый порядок позволял им сосуществовать и действовать сообща. Они принимали верховенство другого, если этот другой был достоин, и если он тоже соблюдал кодекс и не лез на территорию, которая ему не принадлежала. Они терпели равенство, признавая силу других, пока другие признавали их силу. Так Тассариан равнодушно смотрел на безумие Кольтиры, признавая за ним право на это безумие, и останавливал его, когда это было в его интересах, и Кольтира в свою очередь признавал право Тассариана и подчинялся. Как волки, думал Тейрис, знающие своё место и оспаривающие его, если на то появлялась возможность, они рычали и нападали, огрызались, дрались, не нанося смертельных ран, давая выход своей ярости, но держа в уме силу своих соперников, подчиняясь тому, кто оказывался сильней, и в итоге соблюдали некое шаткое, но нерушимое равновесие, иерархию, понятную только им и дававшую им оставаться братством, которое было для них важнее всего, после общей цели — мести.
Ни с кем они не были так жестоки, как со своими же, словно не могли простить друг другу всё то зло, что сотворили, как не считали возможным простить его себе, и, будучи жестоки с другими, на самом деле обращали на них злость и презрение, которые испытывали к себе. Тейрис никогда не видел, чтобы при всей их грубости, высокомерии и безжалостности, они обращались с живыми так, как позволяли себе обращаться друг с другом. Кольтира — вот он да, почти не знал меры. Иногда он словно совершенно терял разум, и казалось, что вот-вот сотрётся грань между тем чудовищем, Кольтирой Ткачом Смерти, заслужившим своё страшное имя слугой короля-лича, и этим, державшим свой голод и жажду разрушения в узде, и тогда вряд ли кто-то мог сказать, что останавливало его, если рядом не было Тассариана. Но всё-таки что-то останавливало. Обладая огромной силой, они ненавидели себя за то, что были недостаточно сильны, за свою слабость и безволие, давшие Ледяной скорби подчинить их себе, но какой волей надо обладать, думал Тейрис, чтобы быть теми, кто они есть, чтобы, ходя по самому краю бездны тьмы, оставаться хотя бы в сумерках. Он смотрел на Рена и иногда боялся его, и как-то раз солгал ему об этом в лицо. Рен тогда совсем забылся, потерял контроль над своей яростной, жаждущей подчинения страстью, Тейрису пришлось дать ему по лицу, чтоб пришёл в себя, потом они лежали в рассветной полутьме, тяжело дыша, и Рен снова и снова повторял «прости меня», Тейрис повернулся, встретился с ним взглядом, вздохнул и улыбнулся, ну что с него взять, психа несчастного, да и к его чести он быстро приходил в себя, и тут Рен спросил, тихо и серьёзно: ты боишься меня? И Тейрис честно ответил «нет», имея в виду нынешний момент, а после этого солгал: «никогда». И до сих пор помнил эту ложь и задавался вопросом, поверил ли Рен? Или просто принял это, как часть своего наказания? Тейрис так много знал о нём и так многого не знал, но в одном был уверен, и мысль об этом сдавливала его сердце: в тот момент больше всего Рен хотел услышать именно этот ответ, и поверить ему. А Тейрис смотрел ему в глаза и лгал, потому что понимал это, и в то же время весь опыт пятнадцати лет на этой войне кричал в нём: когда ты перестанешь бояться их — ты умрёшь. Когда ты забудешь, кто он такой — ты умрёшь. Желай его, даже люби его, если хочешь, лги ему, но никогда не забывай, что он такое.
Тассариан наклонился к Эрену, и Тейрис расслышал, как он негромко попросил:
— Ты, это… посиди с Мартином, а? Ему б лучше сейчас с живыми.
Эрен кивнул, взял у Тассариана кружку с чем-то смутно напоминавшим чай, и пошёл к жрецу. Тассариан сел на его место и протянул руки к камням. Тейрис обернулся, ища глазами Рена — тот сидел чуть позади него, опустив голову и рассеянно вороша пальцами снег. Всё что я знаю, подумал Тейрис, может быть ложью. Ничего из того, что я считаю правдой, я не слышал от них самих. Я воюю с ними, дерусь с ними рядом, живу с ними, даже сплю с одним из них, я пропитан их запахом, я не помню времени, когда не дышал с ними одним воздухом и не ходил по одной с ними земле, я знаю их, как близнец знает своего близнеца, и не знаю совсем.
Он зачерпнул ладонью снег, смял его в снежок и бросил в Рена, попав в наплечник. Рен поднял голову и удивлённо взглянул на него.
— Ты чё?
— Да ничё, — весело ответил паладин, и Рен фыркнул и улыбнулся уголком рта.
Кольтира вернулся чуть меньше, чем через час, ведя коня в поводу и сменив раздражение на высокомерие.
— Отдохнули? — презрительно поинтересовался он, окинув всех взглядом.
Эрен вздохнул, снисходительно покачал головой, как будто Кольтира был недовольным ребёнком, и легонько потряс за плечо задремавшего Мартина. Тейрис хотел было ответить, но подумал, что это того не стоит, и понуро потащился за Реном к лошади.
Характер у Кольтиры, конечно, был отвратительный, но вот проводник из него получался неплохой — они и правда добрались до хижины за несколько часов. Домик был небольшой, но крепкий, и, судя по обжитому виду, раньше какой-то охотник подолгу жил здесь. Напротив двери было небольшое окно, у него — стол с расставленными вокруг тремя табуретками, вдоль двух глухих стен протянулись широкие лежанки, заваленные старыми шкурами. Поверх шкур лежали неожиданно аккуратно свёрнутые шерстяные одеяла. Этот порядок в давно заброшенном доме производил такое внушительное впечатление, что после прошлой ночёвки все молча сложили одеяла так же аккуратно, а Эрен своё даже потряс на улице. Печка в углу немного коптила поначалу, но Тассариан что-то там пошерудил, и всё наладилось. В небольшом шкафчике у двери нашлись банки с чаем, кофе и разной крупой, а над ним висели связки иссохшей травы. Эрен понюхал их, потёр пальцами и отошёл с видом знатока.
— Чё это? — поинтересовался Тейрис.
— Понятия не имею, надо у Зендари спросить, — пожал плечами Эрен.
Мартина уложили на лежанку и Тейрис, как единственный здесь, кто имел хоть отдалённое представление о медицине более высокого уровня, чем «обмотай тряпкой и не ной», наконец занялся его осмотром. Синяков и ссадин у него было изрядно, и паршиво выглядевшая рана от ожога на спине, но вроде ничего не сломано, никаких внутренних повреждений. Ожог Тейрис обработал, как мог и чем было, собрав со всех, и в результате получив весьма неплохой ветеранский набор оказания первой помощи. Наверняка среди этих травок, которые там жамкал Эрен, было что-нибудь полезное, но Тейрис тоже ни черта в этом не понимал. Мартин старался сидеть тихонько, но всё равно не выдерживал и вздрагивал, ойкал и крепко сжимал побелевшими пальцами свою потрёпанную рукавичку. Тейрис не мог обезболить его, как это умели настоящие паладины-хилы, в полевых госпиталях часто исполнявшие роль анестезиологов при хирургах, но хоть немножко полегче сделал. Под конец Мартин совсем выбился из сил от попыток держаться молодцом.