— Это я подавляю?! — возмутился он. — Это я ломаю характер и это… как его… пресекаю все?!
— Ну что вы, — успокаивающе сказала Наталья и даже доверительно коснулась его плеча. — Я же говорила о детях, которые живут в обстановке домашнего террора, в результате чего вырастают маньяками и убийцами… Или кем-нибудь еще хуже…
Она замолчала, сообразив, что немножко увлеклась: кто может быть хуже маньяка и убийцы? И пока брат Полины этого тоже не сообразил, быстро договорила:
— Полина совершенно нормальный ребенок! Здоровая, умная, веселая — сразу видно, что не испытывает никакого психологического давления, что ее любят и понимают, что у нее всегда есть свобода выбора. Правильно?
Он опять уставился на нее с подозрением — прямо в ее честные глаза своими подозрительными глазами, — напряженно пошевелил извилинами, наконец радостно озарился и кивнул головой:
— Правильно! Свобода выбора! Вот пусть Пулька сама и выбирает!
Повернулся и торопливо пошел к дому, даже почти побежал, Наталья за ним еле успевала, Интересно, что он еще такое задумал? Ведь задумал же! Что-то сильно хитрое… Кажется, она ничего такого неосторожного не сказала, что можно было бы переврать, переиначить, вывернуть на изнанку и направить против нее… Или сказала? Что-то уж очень он довольный. Ее огромный опыт подсказывал, что если мужик так доволен своим радостным озарением — это всегда чревато…
Прав был ее огромный опыт. Брат Полины сразу побежал за дом — надо же, как быстро сориентировался на местности! — остановился у табуретки, которую приготовили для него, подождал, пока подойдет и сядет на свое место Наталья, шикнул на Полину, чтобы не мельтешила и тоже садилась наконец, уселся сам, выложил руки на стол и торжественно сказал:
— Итак, сударыни…
Даже не похвалил девочек, как красиво они стол накрыли. Скатерть постелили кремовую, а не клетчатую… И не чайник вскипятили, а самовар. А на самовар повесили связку сушек. Это, наверное, Полина придумала, умница. И варенье из банок в вазочки выложили. Это, конечно, Вера-Надя, они знают, где бабушкины вазочки хранятся. А посреди стола — букет поздних пионов из сада Анастасии Сергеевны. Огромный букет чуть розоватых, почти белых, растрепанных пионов в большой стеклянной квадратной банке из-под электролита, что ли… Господи, как красиво — чуть розоватые пионы в толстом зеленом стекле, грубом, неровном, с наплывами и пузырьками воздуха в глубине массивных граней. Это Любочка придумала, это она у нас главный дизайнер и флорист. А Наталья эту техническую банку — из-под электролита, что ли, — выкинуть хотела! В общем, небывалое количество красоты девочки натворили в честь дорогого гостя, а он даже не заметил ничего.
— Итак, сударыни, у нас с тетей Наташей возникли небольшие разногласия. Срочно требуется вмешательство компетентных арбитров. Состав арбитражного суда: одинокая Любовь, Вера-Надя, Пулька… то есть Полина. Председателем суда назначаю Полину. Как лицо, не имеющее личной заинтересованности, но имеющее неограниченную свободу выбора. Пулька, ты имеешь свободу выбора?
— Неограниченную? Хм… — Полина с сомнением глянула на брата, но он сделал многозначительное лицо, и она быстро согласилась: — Имею! Абсолютно неограниченную!
— Минуточку, минуточку, — затревожилась Наталья и даже ложечкой по чашке постучала. — Тимур Романович, какие у нас разногласия? Мы же с вами обо всем договорились, все решили… Зачем же детей втягивать? Это даже несерьезно.
— Пусть Бэтээр рассказывает, ладно, тетя Наташа? — неожиданно попросила Любочка, снисходительно и понимающе посматривая то на нее, то на Полининого брата.
Ай-я-яй. Кажется, решающий голос уже заранее отдан ему. Недооценила она Полининого брата. Наталья вздохнула, сделала обреченное лицо и сказала:
— Ну конечно, Любочка, пусть дядя Тимур рассказывает! Он же наш гость, правильно? А желание гостя — закон…
Вера-Надя одинаково глянули на нее, одинаково дрогнув бровью, Полина глянула на брата, с сомнением поджав губы, Любочка снисходительно и понимающе улыбнулась ей, загораживая улыбку ладошкой от брата Полины. Все поняли ее предупреждение: мало ли чего сейчас гость наговорит… Его же не оборвешь, он гость. Но слишком серьезно относиться к его словам не следует. Один брат Полины ничего не понял, обрадовался, вскочил, перегнулся через угол стола, аккуратно снял Любочку с ее табуретки, сел, посадил девочку к себе на колени, чмокнул в стриженую макушку и горячо поблагодарил:
— Спасибо за поддержку, великодушная Любовь!
Наталья даже испугалась, когда он схватил Любочку. Его же не предупредили, что девочку нельзя трогать. Даже Полина, Вера-Надя и сама Наталья брали Любочку на руки осторожно, все время помня, где у нее синяки и шрамы. Но и не в этом дело даже. Мужикам Любочку трогать было нельзя. Даже врачей-мужиков она и на шаг не подпускала. А этот схватил без предупреждения… Но Любочка, похоже, была совсем не против. Спокойно устроилась у него на коленях, откинулась спинкой ему на грудь и снисходительно сказала:
— Пожалуйста.
Брат Полины заулыбался, опять чмокнул Любочку в макушку и официально начал:
— Уважаемые судьи! Посмотрев на то, что здесь происходит, всего сорок…э-э-э… сорок две минуты, я пришел к выводу, что здесь происходит черт знает что… Прошу прощения. Здесь происходит то, что происходить не должно. Тетя Наташа сидит в засаде с ружьем и стреляет во всяких при…э-э-э… приходящих врагов, что, во-первых, отвлекает ее от забот по хозяйству, работы на огороде и ухода за детьми, а во-вторых, вконец растрепало ей нервы. Охранять семью от врагов с оружием в руках! Женское ли это дело, уважаемые судьи?
Наталья не выдержала и хмыкнула. И Вера-Надя хмыкнули, и Полина улыбнулась несколько презрительно. И даже Любочкина улыбка стала более снисходительной, чем обычно. Брат Полины сделал большую ошибку. О-о-очень большую. Мужское ли это дело — определять, какое дело является женским? Теперь уважаемые судьи ко всем последующим его аргументам будут относиться со здоровым скепсисом. Наталья успокоилась.
Рано успокоилась, как выяснилось буквально через минуту. Ох, недооценила она Полининого брата…
— Женское дело — это заботиться о слабых и несчастных! — проникновенно продолжал хитрый Полинин брат. — О брошенных и забытых! О тех, кто вплотную подошел к инфаркту миокарда, не спя…э-э-э… не смыкая глаз ночи напролет! Думая о том, где могут быть их сестры и какой опасности они подвергаются!
— Ты че, Бэтээр? — обиженно вскинулась Полина. — Я же извинилась!
— Пулька, я же тебя простил! — тем же проникновенным тоном ответил он. — Но сердце-то все равно болит. Ты же все равно сюда бегать будешь, правильно я понимаю? Ну вот. А я буду зарабатывать гипертонию и язву желудка… Или чего там от нервов бывает?.. В общем так. Пулька, я тебе не могу просто запретить ездить сюда. Хотя очень хочется. Но не могу, потому что это домашний терроризм. От него дети становятся маньяками и убийцами. Оно мне надо? В общем, Пулька, у тебя есть свобода выбора: или прямо сейчас все быстренько собираются, выключают свет, перекрывают газ, закрывают дом и едут к нам жить в покое и безопасности хотя бы до суда над этим… в общем, пока все не устаканится, — либо я в расцвете лет умираю от бесконечных волнений за единственную сестру, которой на меня, оказывается, наплевать. Дикси.
— Чего это дикси? — восторженно завопила Полина. — Чуть что — сразу дикси! Как будто кто-нибудь спорит! Бэтээр, ты молодец! Любочка, у тебя будет своя комната! С телевизором! У меня игрушек — море! И даже больше! Вера-Надя, у вас тоже своя комната! И компьютер! Тетя Наташа, а вам я свою комнату отдам! Она лучше всех! И еще туда белый диван поставим! Да, Бэтээр? А я в теть Вариной буду, там тоже хорошо. Братик, я тебя люблю. Хочешь, я тебе кабачков нажарю? С луком и с перцем? И с морковкой? Хочешь? Меня тетя Наташа научила. Страшно вкусно.