Мартинес запнулся под ледяным взглядом Эндерби.
— Господин лейтенант, — произнес тот. — Не будете ли вы так любезны перейти к сути своей речи?
— Суть, милорд командующий, — промямлил Мартинес, — суть в том… — Он собрался с духом (по правде говоря, он был уже перепуган выше меры) и закончил: — Суть в том, что я надеялся разубедить вас уходить в отставку.
Он надеялся, что взгляд Эндерби смягчится, когда тот столкнется с подобной заботой. Может быть, отеческая рука ляжет на плечо Мартинеса и нерешительный голос спросит: «Это действительно так много для тебя значит?»
Но вышло не так. Лицо Эндерби словно закоченело, он словно раздулся изнутри, всегда прямая спина натянулась струной, он выпятил грудь и выдвинул нижнюю челюсть, обнажая при разговоре ровный ряд ослепительно белых зубов.
— Да как ты осмеливаешься подвергать сомнению мое решение? — прогремел он.
Мартинес до крови вонзил ногти в ладони.
— Господин командующий, — ответил он. — Я подумал, что нам нельзя лишаться столь замечательного руководителя в это тревожное время…
— Да неужели же ты не понимаешь, что я ничего не значу? — выкрикнул Эндерби. — Ничего! Неужели ты не усвоил даже таких основ нашей службы? Мы — все вот это… — Он разъяренно махнул рукой в сторону окна, охватывая одним жестом все миллионы жителей нижнего города, огромную дугу кольца ускорителя, корабли и далекие станции при межпространственных тоннелях… — Все это мусор! — прошипел Эндерби. Он произнес это почти шепотом, как будто охватившее его волнение лишило его дара речи. — Мусор, и не больше, по сравнению с истиной, с вечностью, с тем единственным, что придает смысл нашему ничтожному существованию…
Эндерби поднял руку, и Мартинес испуганно подумал, что сейчас командующий флотом набросится на него.
— С праксисом! — выговорил Эндерби. — Только праксис имеет значение, только он истинен, только он прекрасен! — Эндерби опять простер руку вперед. — Это знание выстрадали наши предки! Ради него нас проводили через мучения! Миллионы умерли в муках, прежде чем великие господа выжгли истину праксиса в наших душах. И если еще миллионам — даже биллионам! — дóлжно умереть, дабы утвердился праксис, то нашей обязанностью является обречь их на смерть!
Мартинесу хотелось сделать шаг назад, чтобы его не опалил огонь, пылающий в глазах командующего флотом. Отчаянным усилием воли он заставил себя устоять на месте и только поднял подбородок, открывая незащищенное горло.
Он почувствовал на своей шее брызги слюны разъяренного Эндерби.
— Всем нам суждено умереть! — воскликнул тот. — Но придать жизни смысл может только смерть, которая послужит праксису. Благодаря моему положению в этот самый момент мне выпала честь умереть почетной смертью, такой, которая придает смысл и моему существованию, и праксису, — ты хоть понимаешь, как редко человеку выпадает такая возможность? — Он снова махнул рукой в сторону окна, в сторону миллионов невидимых сейчас обитателей города внизу. — Многим ли из них выпадет случай умереть осмысленно, как ты думаешь? Да никому скорее всего!
Командующий флотом Эндерби подошел поближе к Мартинесу.
— И ты хочешь лишить меня возможности умереть осмысленной смертью? Смертью, достойной пэра? Кто ты такой, чтобы требовать этого, лейтенант Мартинес?
Насмерть перепуганный Мартинес почувствовал, что нужно сейчас же найти нужные слова. Он еще ребенком усвоил, что, если тебя поймали, нужно признать поражение и тут же просить прощения, и чем убедительнее, тем лучше. А честность, как он выяснил тогда же, вполне способна вызвать симпатию.
— Я чистосердечно раскаиваюсь в своих словах, господин командующий, — ответил он. — Я вел себя как эгоист и думал только о своей выгоде.
Эндерби несколько мгновений сверлили Мартинеса тяжелым взглядом, но все же сделал шаг назад.
— Я постараюсь в ближайшие же несколько часов забыть о вашем существовании, лейтенант, — сказал он. — Проследите, чтобы эти письма были доставлены.
— Есть, господин командующий.
Мартинес развернулся и направился к двери, подавляя желание побежать.
Чтобы я еще раз хоть пальцем шевельнул, пытаясь спасти твою дурацкую жизнь, думал он.
И вообще, будь он проклят, этот праксис.
Эти чужаки, шаа, великие господа, навязали землянам свою абсолютистскую этику, праксис. Земля сдалась на их милость после того, как аннигиляционные бомбы разрушили Дели, Лос-Анджелес, Буэнос-Айрес и еще дюжину других городов. Человечество оказалось вторым разумным видом, до которого дотянулись жесткие руки шаа. Первыми были чешуйчатые кентаврообразные наксиды, которые к моменту завоевания Земли были уже укрощены настолько, что их командами было укомплектовано большинство кораблей шаа.