– Открывай, – приказал гонец, и Блам, замученный быстрым подъемом на последний этаж, поставил фонарь, где весело горел огонек. А затем робко шагнул к двери, судорожно перебирая ключи. – Чего медлишь? – бросили ему в спину.
От человека, потратившего немало времени на изучение моей скромной персоны, подобный упрек звучал неожиданно. Казалось, старый тюремщик от страха перед знатным гостем сейчас грохнется в обморок; пальцы подрагивали, как у пьянчужки, пот со лба катился без остановки. Надо будет проучить этого юного модника. За неуважение к Бламовым сединам.
Блам не сразу попал ключом в скважину замка, да и когда попал, не сразу его открыл – наверное, от волнения позабыв, что на дверь предварительно необходимо навалиться и чуть приподнять. Гонец, как ни странно, выдержал ненужную потерю времени стойко; лишь недовольно вздохнул, когда Блам потянул засов.
Дверь наконец-то распахнулась, я схватил книгу с лавки, подбодрив тем самым перепуганного тюремщика, и застыл у порога, дожидаясь действий гонца. Он протянул руку и, не снимая перстня, вставил его в ямочку на ошейнике. Тот мелко задрожал, почуяв хозяина. А возможно, уже приветствовал его. По слухам, рабские ошейники ковались из того же металла, что и поющие мечи, способные, как известно, передавать свои мысли владельцу. По сути дела общаться с хозяином, если тот держит его в руке.
– Дуана-Рона! – воскликнул гонец. Как и всякий поющий меч, рабский ошейник тоже носил имя. – Я, хозяин ошейника, повелеваю тебе, Онду-Гур, – обратился он ко мне, назвав на колдовском языке не то пленником, не то рабом, – следовать за мной! – Видимо, ошейник был глуховат, гонец практически орал. – Если ты вздумаешь бежать, пусть сила ошейника покарает тебя! Если ты решишь причинить мне вред, пусть сила ошейника покарает тебя! Если ты дотронешься до перстня Подчинения, пусть сила ошейника покарает тебя! – напомнил он мне.
Глуховатый ошейник перестал подрагивать, и я выскочил в коридор, встав в двух шагах от мрачного гонца. Поглядим, как ему понравится моя змейка!
Я вытянул руку вперед, призвал змею и увидел, как ее плоская полупрозрачная башка взметнулась над ладонью.
Сто тысяч демонов! Гонец даже глазом не моргнул, словно каждый день из рук его близких и родных выскакивали с шипением рогатые магические змеи. Зато ахнул Блам. Нет, не от вида зеленой змеюки, как он ее называл, а от моей наглой выходки. В его голове никак не укладывалось: как это так можно обращаться с КОРОЛЕВСКИМИ гонцами?
А гонец-то не так прост, как кажется.
– Меня предупреждали, что ты большой шутник, – спокойно сказал гонец и, согнув указательный палец, почесал змеюку чуть ниже головы. – Очаровательное создание, – заключил он и выдернул книжку из моих рук. Полистал недолго, вернул ее и недобро покосился на тюремщика: – Разве узникам позволено читать?
Блам ничего не ответил. Где там! Под таким-то хмурым взглядом королевского гонца. Не до ответа было; от страха он, наверное, и собственное имя забыл.
– Нужно будет об этом доложить. – Фраза прозвучал для Блама почти смертным приговором. Он стремительно побледнел, понурился и, нагнувшись, неловко поднял фонарь. – Идем. Мы и так тут задержались, – сказал гонец сквозь расчудесный кружевной платок.
– Одно мгновение, – вскинул я указательный палец.
– Что еще? – Гонец коснулся перстня – дескать, не забывай, кто тут главный.
Я не забывал. Просто не хотелось оставлять огни. Вдруг пригодятся. Они поняли приказ и желтыми утятами начали нырять в мой открытый рот. Для пущего эффекта я делал вид, что глотаю их, словно плохо прожеванные куски пищи.
– Да-а, – зевнул гонец, – впечатляет.
Исчезающие во мне сгустки света поразили его так же, как магическая змея. То есть никак. Сразу видно: гонец видывал чудеса и поинтереснее.
Когда последний желтый шарик скатился мне в горло, Блам поднял фонарь и с грустью посмотрел на порхающий в нем огонек.
– Оставь себе, – сказал я, стараясь поддержать опечаленного тюремщика. – Теперь можем идти.
И мы пошли. Молча. В сопровождении желтых пятен света и пляшущих теней. Блам – впереди, освещая нам путь. Я за ним, чуть не вприпрыжку. Следом за мной – гонец, побрякивая кольчужкой.
Я надеялся, что в последний раз вижу эти тошнотворные каменные стены, этот неровный пол, загаженный крысами, эти побитые рожи за дверными решетками. Надеялся, что в последний раз слышу, как стонут измученные узники за стенами, как цепляются когтями за старые камни крысы, как скулят двери и ворчат ржавые засовы и замки. Надеялся, что больше никогда не буду вдыхать этот отвратительный воздух. Наконец, наделся, что из Барара меня не повезут в другую тюрьму; куда угодно, хоть за Шестигорбую змею, только – о небожители! – не в тюрьму. Конечно, еще я надеялся, что за пределами бывшей крепости с меня тотчас снимут рабский ошейник и отпустят на все четыре стороны, но надежда эта была сродни той, какой себя тешит висельник в тот момент, когда на его шее уже затягивается петля.
Как только за спиной остались обитые железом центральные двери, которые отгородили меня от надоевших звуков и запахов, я остолбенел. Никогда не думал, что буду так искренне восхищаться ночным звездным небом. После темницы размером чуть больше гроба распахнувшаяся округа, пусть даже унылая, поражала почище любого магического представления.
Я вдохнул, набирая полные легкие свежего воздуха, упиваясь им, как прекрасным вином, и не желая выпускать.
– Нам туда, – сказал милосердный гонец. Он дал мне немного времени насладиться прелестями свободы – теми мелочами, которым никогда не будешь радоваться, пока тебя не запрут в темницу с дыркой вместо окошка.
Я кивнул Бламу в знак признательности. И сделал первый шаг с тех пор, как за спиной закрылись тюремные двери. Ноги понесли меня вперед легко и быстро, как если бы к сапогам приделали крылья.
За воротами нас дожидался экипаж – шестерка черных толстоногих лошадей, запряженных в карету. Последняя выглядела не дорогой, зато по размерам превосходила все виданные прежде, уступая разве что доброй избе. Карета сидела на мощных колесах, в чьи ободья легко пролез бы толстый тролль; окна были наглухо забиты железными листами, густо иссеченными мелкими охранительными рунами; наверху по краям она щетинилась пиками длиной в два локтя, там же стоял лучник, поглядывая по сторонам. Еще двое, помимо возницы, расположились на козлах.
Гонец открыл дверь и жестом пригласил меня. Отказываться было страшно, и я, окинув прощальным взглядом тюрьму, чтоб она рухнула, поставил сапог на высокую подножку.
Глава 3
Дорогой неизвестности
Представители знати и купцы наверняка не поскупились бы на золото, чтобы заполучить такую карету – просторную, как дом, и безопасную, как крепость. Обитая сталью крыша лежала на толстых стенках так высоко, что между ней и моей макушкой оставалось еще локтя два; низкорослый гонец мог и вовсе прыгать здесь без опасения набить шишку на темени. С потолка свисал стеклянный шар яркого масляного фонаря. На дверях громоздились мощные засовы. Широкие и длинные сиденья с высокими спинками были обшиты серебристо-серой шкурой неизвестного зверя. Между сиденьями белел скатеркой круглый столик. Под ногами лежал узорчатый коврик.
Я с удовольствием опустился на чудесный мех. Он был мягким на ощупь, не оставлял на ладони ни шерстинки, а стоило его придавить, распрямлял ворс магически быстро, как пружина. Не то мех обладал чудодейственными свойствами, не то я слишком привык к старой жесткой лавке, но подниматься совсем не хотелось.
Гонец задвинул засов. Вытянул руку до потолка и, ухватившись за клыковидный рычажок, опустил его. С тихим щелчком над дверью стройными рядами выстроились щели толщиной и длиной в человеческий палец. Похоже, создатели чудо-кареты предусмотрели все. В такие щели никакая стрела не влетит, зато будет проникать столь необходимый в этом стальном сундуке воздух.