– Трэвис. – Она произносит мое имя так, словно не дышала до этого. – Как ты?
Я так долго врал ей, то в попытке избежать разговора, то в попытке увильнуть от необходимости сказать правду.
– Нормально, вроде. Эта ситуация с Чарли тяжело дается, и… я не знаю… думаю, мне нужно с кем-нибудь поговорить. Мне нужна помощь.
– Хочешь, чтобы я записала тебя на прием?
– Да, пожалуйста.
– Я могу договориться со своим психотерапевтом, – предлагает мама.
Не знаю, что на это ответить. Она посещает психотерапевта? Провожу рукой по голове.
– Эй, мам, мне пора, потому что мы завтракаем у мамы Чарли, но я хотел сказать тебе… – Не помню, когда в последний раз произносил эти слова. – Я… эээ…
На линии повисает тишина на мгновение, пока мама ждет, но затем она договаривает за меня:
– Я тоже тебя люблю, Трэвис.
Когда возвращаюсь наверх, завтрак уже на столе, а Харпер рассказывает Дженни и Эллен о своих планах на колледж.
– Я начну со второго семестра, чтобы скопить еще немного денег. Мне выделили финансовую помощь, но все равно хочется отложить наличные про запас. Может, машину куплю.
Всегда думал, что ее папа должен неплохо зарабатывать, будучи ведущим утреннего шоу (ведь они наши местные знаменитости), поэтому я удивлен тому, что Харпер потребовалась финансовая помощь.
– Папа и его напарник, Джо, подумывали объединиться с крупной сетью, чтобы помочь мне с оплатой учебы, – говорит Харпер, буквально прочитав мои мысли. – И, Боже, вы даже не представляете, как сильно мне хотелось согласиться, но я бы возненавидела себя, если бы они пошли на это только ради того, чтобы мне не пришлось выплачивать ссуды, понимаете? Мой папа сам заработал себе на колледж. Полагаю, я тоже смогу.
Мама Чарли хлопает в ладоши.
– Я аплодирую твоему усердию, Харпер, и тому, что ты взяла на себя ответственность за свое будущее.
Ее щеки заливаются румянцем.
– Я… эмм… Спасибо.
После завтрака Дженни просит Харпер помочь ей с мытьем посуды, в то время как Эллен предлагает мне пройти с ней в студию.
– Я хочу показать тебе кое-что, – говорит она, пока я спускаюсь следом за ней по лестнице, а потом прохожу через бамбуковую штору с Буддой. Эллен снимает рубашку, оставшись в простом сером спортивном лифчике, и поворачивается ко мне спиной. С правой стороны, ниже плеча, вижу татуировку – кельтский крест с именем Чарли, вплетенным в узловой узор. Под крестом указаны даты его рождения и смерти.
Не зная, что еще сказать, говорю, что это круто. То есть, круто для татуировки.
– Я разработала дизайн сама. – Эллен надевает рубашку обратно. – У меня остался трафарет, если хочешь сделать себе такую же.
У большинства знакомых мне морпехов есть татуировки. У Лыжника на спине огромный полевой крест и имена его товарищей, погибших в Ираке. Кевлар сразу после тренировочного лагеря набил фразу "Смерть Прежде Бесчестия". Даже у Мосса есть в виде опознавательного жетона – это копия настоящего, чтобы тело могли идентифицировать в случае, если ему оторвет ноги взрывом (мы носим один из жетонов в сапоге). Я никогда не хотел татуировку, однако Эллен смотрит на меня с такой надеждой, что отказаться просто невозможно.
– Да, конечно.
– Снимай футболку и садись.
Я делаю, как сказано. Наблюдаю, как она готовится: наполняет маленькие пластиковые емкости чернилами, вставляет новые иглы в тату-машинку.
– Музыку? – спрашивает Эллен.
– Что угодно, только не это суфийское дерьмо.
Она улыбается, нажимая кнопки на пульте управления. Из колонок звучит Clash. Мило.
– Чарли тоже так говорил. "Мам, почему ты не слушаешь нормальную унизительную музыку, типа Селин Дион или Journey, или вроде того?", – произносит Эллен низким голосом. Звучит очень похоже на него. Я смеюсь. Она подкатывается на стуле ко мне со спины. – Не знаю, будет ли больно, но подозреваю, что твой болевой порог довольно высок, и ты вытерпишь.
– Хорошо.
Машинка начинает жужжать. Когда она касается моей кожи, ощущение такое, словно мне волоски выдергивают. Не очень приятно, но существуют вещи куда более болезненные.
– Раз уж мы обсуждаем моего сына, – говорит Эллен. – На мемориальной службе ты извинился за то, что не смог спасти Чарли, только, пожалуйста, никогда больше этого не делай. Ни передо мной, ни перед кем. Мой сын погиб раньше своего времени, но это не значит, что ты должен нести бремя вины до конца жизни. – Она хлопает меня по плечу рукой в латексной перчатке. – Освободись от него. Отпусти.
Не скажу, что чувство вины просто улетучивается, но я действительно ощущаю себя так, будто мне дали разрешение прекратить бесконечные мысленные игры на тему "а что, если".