С и л ь в а. Я завтра ложусь в больницу.
Т а н я (на инерции все того же радостного оживления). Прямо завтра? (И тут же огорчилась.) Мам, ну как же можно завтра? У меня же во вторник день рождения. Ты же обещала «наполеон». И вообще… Мама, ну действительно. Я уже всем нашим раззвонила… Может, можно немножко отложить, а? Мне это знаешь как важно — ты даже не представляешь.
Сильва заплакала.
Мама, ну чего ты? Честное слово, с тобой до того трудно. Никогда не знаешь, какая будет реакция…
С и л ь в а. Не обращай внимания. Иди к Верке.
Т а н я. Мамочка, ты только не расстраивайся, ладно? (Поцеловала ее.) А можно, я возьму твой платочек? (Сняла с матери платочек, накинула себе на плечи.) Гармонирует, верно? А этот Сашкин друг, он в этом спектакле играет самую главную роль, самую-самую, представляешь?..
К и р и л л (раздраженно махнул рукой). Старуха ушла, деваха пришла… Может, это и есть подружка для симметрии? (Обернулся к другу.) О чем задумался, маэстро?
С е в а. Лезет в голову тут всякое. Представляешь, стою и думаю, почему мой блок барахлит.
К и р и л л. Я сегодня с Подмогильным имел разговор. Требует, чтобы сдали объект к двадцатому. Я ему говорю — нереально.
С е в а. А он?
К и р и л л. А он — свое. Поп — свое, и черт — свое. Подмогильный — ну и фамилия, а? Я когда первый раз услышал, обомлел. А теперь ничего, и не замечаю. Ко всему привыкаешь.
С е в а. По большому счету, он мужик справедливый.
К и р и л л. На него тоже давят…
С е в а. Видно, в блоке у меня какой-то недотык. Может, всю схему придется корректировать.
К и р и л л. Слушай, давай выбросим из головы до завтра. Я вот как о Генке своем вспомню… Доказано: единственный способ не думать — это не думать.
С е в а. Точно. Пойдем на цыган, раскрутимся — и как они там? «Эй, чавалы»? «Трали-вали»? «Пропадай, моя головушка»?
К и р и л л. Вышла. Деваха удаляется. (Пауза.) Слушай, что это с нашей Сильвочкой?..
С е в а (тоже поражен). Да… В окошечке такая была ягодка, а тут…
К и р и л л. Тощая какая-то, извилистая… И с прической что-то… Как подменили. Сева, нас обманули.
С е в а А знаешь, я вот наблюдал, это часто бывает. Сидит женщина на своем, так сказать, рабочем месте — за прилавком, скажем, в кассе — и вроде производит впечатление, а потом встретишь на улице — страх божий…
Сильва опустила шторку, запирает «форточку», дверь.
К и р и л л. Нет, надо отваливать. С такой ягой совсем запсихуешь. Никакой разрядки. Давай в драмтеатр. На «Венецианского купца». Там всегда билеты есть.
С е в а. Как ты отвалишь? Все равно мимо нее идти. Подождем, вот уйдет…
К и р и л л. Начало через пять минут. Там в семь тридцать. Пройдем, и все. Сделаем вид, что не узнали. Ее и правда не узнать.
С е в а. Неудобно.
К и р и л л. Пошли. Не пропадать же вечеру.
Решительно пошел вперед, Сева за ним. Им приходится пройти прямо перед Сильвой. Кирилл смотрит в сторону. Перфильев Сева — себе под ноги. Вдруг, как мальчишки, бросились бежать. Сильва невольно и жалко усмехнулась, стоит, прислонившись к двери. Перфильев Сева все-таки не выдержал, вернулся.
С е в а. Вы извините… Дела… Вспомнили тут…
С и л ь в а. Я понимаю… Ничего.
Перфильев Сева потоптался, ушел.
(Отперев дверь, сняла трубку.) Люсик? Понимаешь, какое дело, — слиняли рыцари. Не знаю куда. Люсик, а может, пойдем вдвоем? А чего нам теряться? Пошли. Не пропадать же вечеру.
З а т е м н е н и е.
Бодрый ритм какой-то рок-группы — и почти сразу же мы видим Вику, она тоже беседует по телефону с подругой.
Начинается история пятая.
Несовместимость
В и к а }
В и к т о р } окончили искусствоведческий факультет, 25 лет.
Типичная однокомнатная кооперативка в типичном новом районе Ленинграда. Мурлычет кассетофон. В и к а с ногами устроилась в кресле, кутается в длинный махровый халат — видимо, только что принимала душ, на голове пластиковая шапочка, предохраняющая прическу.
В и к а (в трубку, с жаром, почти на одном дыхании). Он такой эгоист, ты не представляешь. Я выскакиваю из кровати в семь утра, как чертик из табакерки, лечу в свое дурацкое издательство, сижу там, как привинченная, девять часов над разными дурацкими текстами, и при этом, извольте видеть, моя обязанность — обеспечить сеньору завтрак, обед и ужин. В лучшем виде. Святой долг. Ну, как ты думаешь, у кого больше времени, у какого-то несчастного загнанного корректора или у роскошного аспирантуса? В присутствие он ходит три раза в неделю, занимается там светским трепом, ну, сидит в Публичке. Так ведь это наслаждение — посидеть в Публичке. Господи, я вырываюсь туда в субботу-воскресенье, когда приходится стоять час, ждать номерка, — но мне это просто как воздух, мне Каценелленбоген сказал, что при первой возможности… Но я же должна что-то показать. Я же не собираюсь просидеть всю жизнь в корректорской. А он способен устроить самую дикую сцену в духе, знаешь, раннего Зощенко, если обед не подогрет и вообще сервис не на уровне. Ну, мать, ты просто забыла историю, я же за него не собиралась. Он меня убе́гал в буквальном смысле слова. Хотя вообще у нас был такой период… какого-то душевного взаимотяготения, что ли… Я вот помню, мы с ним шли по набережной, а по Неве льдины, такие круглые, оттаявшие. (Теперь она говорит без всякой светской лихости, с грустью, как будто рассказывая самой себе.) И вдруг он как сумасшедший несется вниз по спуску, вылавливает одну и преподносит мне. И говорит: «Только не вздумай сосать». Холод собачий и солнце, у него рукава куртки мокрые по локоть… И глупая Вика подумала, что поймала счастье за хвост… (Прежним тоном.) Дарья, я устала бесконечно, у меня нет больше сил…