Телефонный звонок.
(Вскочил, берет трубку.) Ленинград? Заказывал. Мама? Ага, это я. Ну, в общем, все нормально. (Без подъема.) В гостинице устроился. И по работе все будет нормально. Будет доволен шеф. Ага, ну ты не беспокойся особо. Целую. (Повесил трубку.) Николай Иванович… (Тише.) Заснул? (Вдруг испугался, подошел к кровати, шепотом.) Николай Иванович, вы спите?.. Вы слышите меня?..
Затемнение — и в темноте звучит старательно выговариваемая английская фраза, потом другая.
Прекрасная современная квартира — наверное, двухэтажная.
Столичный город.
И начинается история третья.
Смерть Барона
А л е к с е й Л у к и ч В е к ш и н.
Т а т ь я н а А н д р е е в н а В е к ш и н а.
Л и з а В е к ш и н а.
Л у к а ш а В е к ш и н.
Л и з а сидит в кресле-качалке, на коленях у нее «Грундиг», она наговаривает в микрофон английские фразы, их-то мы и слышали… Лизе лет шестнадцать, она спортивна, подтянута, светлые прямые волосы перехвачены индейской бисерной повязкой.
Вошел Л у к а ш а, парень лет двадцати, в несоответствии с возрастом явно безразличный к тому, что на нем надето и какое он производит впечатление. Рассеянно пошарил глазами по комнате.
Л у к а ш а. Лизхен, а где Барон?
Л и з а. Не знаю. Бродит где-то.
Л у к а ш а. С кем?
Л и з а (не отвечая брату, в микрофон). Ай хэв бин плэин тэннис синс ай воз эйт.
Л у к а ш а. Готовишься к Уимблдону?
Лиза постучала по деревянной ручке кресла.
Пойду во двор пошукаю…
Л и з а. В шесть мы всем кланом званы к Борташевичам на дачу. Прифасонься малость.
Л у к а ш а. А чего там делать?
Л и з а. Они покончили с цветоводческой манией, оборудовали на этом месте корт и хотят погордиться. Мы приглашены на открытие.
Л у к а ш а (с неожиданной энергией). Без меня.
Л и з а. Ваши основания?
Л у к а ш а. Надоели их допросы с пристрастием на тему: где я, что я и какие перспективы.
Л и з а (равнодушно, вскользь). Говори — блестящие.
Л у к а ш а. Надоело врать.
Л и з а. Говори правду. «Тети и дяди, меня отчислили со второго курса физмата за академическую неуспеваемость, то есть неспособность к наукам. Тружусь монтером на АТС».
Л у к а ш а (кружит по комнате). Кстати, меня свободно могут вызвать к тем же Борташевичам. Они в моем секторе. Заговорят свой телефон до бесчувствия… Что прикажешь — отпихиваться от наряда?
Л и з а. Ай эм э скул гёрл. (С тем едким безразличием, которое, она знает, так задевает брата.) Если ты сам ни на что не способен, будь благодарен маме. Она, по крайней мере, создала пристойную легенду. Щадя твое самолюбие. Которого, впрочем, нет.
Л у к а ш а. Ну, это она не мое самолюбие щадила. Фамильное. Одно дело — сын бездарь, вылетел за хвосты, монтер АТС. Другое — перерос уровень преподавания, ушел по своей воле на перспективную тему, в сверхсовременную лабораторию, к самому Сидельникову. Две большие разницы.
Л и з а. Не мешай мне работать.
Л у к а ш а. Это не работа.
Л и з а. А что?
Л у к а ш а. Реклама: «Юная теннисистка отвечала на вопросы корреспондента на безупречном английском языке». Творишь подходящий образ. Для будущей великой карьеры.
Л и з а (помахала рукой, как будто отгоняя воздух от лица). По-моему, от тебя опять веет спиртным.
Л у к а ш а. Правильно. Зашел в низок и принял сто грамм.
Л и з а. Классический русский способ залить горе?
Л у к а ш а. У меня нет горя.
Л и з а. Что же тебе не дает покоя моя карьера?
Входит Т а т ь я н а А н д р е е в н а В е к ш и н а, женщина лет сорока пяти, напряженно следящая и за собой, и за модой, и за домом, и за культурной жизнью, и от этого напряжения всегда немного усталая.