— Да как же так можно, Вань? — заволновался Тимофей Емельянович, — Каждый товар себя окупить должен, прежде всего, это закон коммерции, а иначе ты просто в трубу можешь быстро вылететь! Я, Ваня, почитай, уже лет десять в этом худо-бедно, но кручусь!
— А не надо худо-бедно крутиться, дядя Тима! — улыбнулся Марк, — Крутиться надо жирно и богато. Вот ты сколько можешь вышедший из моды тон помады продавать потому, что она просто французская? Целый год до следующего Восьмого Марта или Нового Года? А если ты скинешь её за полцены в следующее же воскресенье тому, кому этот тон на самом деле идёт? И если ты на эти же деньги закупишь более модный тон, то как быстро ты его толкнёшь? За месяц точно? А сколько в году таких месяцев, а, дядь Тим? Ну-ну-ну-у-у?!
— Приехали, Ванюша! — ошарашено выпалил Тимофей Емельянович, неожиданно ударяя по тормозам, — Это ж сколько я денег за эти годы потерял, а? Вот до чего жадность может глаза застить![i] Пошли, Ваня, мы ведь и в прямом смысле приехали. Вот мой дом!
Ванька, как и его симбионты, всего лишь неделю проживший в Новосибирске и, точно так же как и его симбионты, никогда доселе не видевший Новосибирского Академгородка, с каким-то восторженным удивлением уставился из глубины своего левого василькового глаза на буквально утопающий в зелени коттедж.
Марк, вынужденный смотреть на окружающий мир только правым васильковым глазом, попытался окинуть это чудо своим более критическим взглядом, но добился в результате только того, что от подобной десинхронизации управляемый им глаз нервно задёргался, словно новейший американский дрон, попавший под раздачу мощнейшей российской системы радиоэлектронного подавления.
— Батя у меня академиком был, царствие ему небесное, — с гордостью пояснил Тимофей Емельянович, по-своему расценивший поведение Ванькиных васильковых глаз, — Вот и оставил в наследство. Кое-кто хотел поначалу отжать хоромину после его смерти, мол, не положено, получите жильё равноценной площади и всё такое, да не тут-то было! Матушка до самого Брежнева в Москве дошла, а тот батюшку ещё с войны помнил по Малой Земле. В общем, этому кое-кому тогда крепко досталось, а нас в покое оставили.
После того как новоявленный Ванькин работодатель сам открыл ворота и заехал во двор, по-деревенски стеснительный Ванька вновь забился подальше в уютную нишу за левым глазом, предоставив Марку почётное право мучительно вспоминать правила советского этикета из немалого количества просмотренных им фильмов этой поры.
— Папа Тима, — донёсся откуда-то из глубины дома слабый девичий голосок, — Это ты?
— Я это, доча, я! — откликнулся Тимофей Емельянович, — Но я не один, Машенька, у нас сегодня очень интересный гость. Представляешь, он три языка знает и в джинсе понимает!
— Подумаешь, — пробормотал Марк, — Я ещё и вышивать могу, и на машинке… тоже…[ii]
Как бы тихо ни произнёс это Марк, но, тем не менее, Тимофей Емельянович, судя по его брошенному на Ваньку мимолётному дикому взгляду, всё-таки как-то расслышал того, но, по всей видимости, не читал известной книги Эдуарда Успенского и не смотрел снятого по ней замечательного советского мультфильма.
В отличие от заменившей ему родную дочь семнадцатилетней племянницы, кажущейся четырнадцатилетней из-за своего от природы небольшого роста и болезненной худобы, затронувшей не только тело, но и впалые щёки и резко обострившиеся скулы на её до сих пор симпатичном, несмотря на страшную болезнь, лице.
Опирающаяся о дверной косяк своей выходящей в гостиную комнаты девушка стояла в дверях и тихонечко, как, наверное, по ночам звенят только майские ландыши, смеялась невольно вырвавшейся у Ваньки шутке о его умении вышивать.
— Папа Тима, — не прекращая своего серебристого смеха выговорила девушка, — Это же из мультика! Ну помнишь, когда вы с мамой Олей меня пару месяцев назад в Дом Учённых возили на закрытый просмотр какой-то дурацкой американской комедии, а перед этим там показали новый мультик про мальчика со странным именем Дядя Фёдор?
— Тебе же нельзя вставать, Машуля! — с укором выдавил из себя глотающий ком в горле Тимофей Емельянович, — И куда, кстати говоря, смотрит мама Уля? Вот я вам всем задам!
— Солнце светит, шепчут листья, — не сдержавши нахлынувших вдруг на него чувств, взяв Машу за обе руки и глядя ей прямо в по-кошачьи жёлто-зелёные радужки глаз, всё так же тихо, но уже нараспев начал декламировать Марк.
На полянке я один.
Под кустом в траве росистой
Кто звенит динь-динь?
Это ландыш серебристый
Смотрит в ласковую синь.
Колокольчиком душистым
Он звенит: динь-динь…[iii]
— Точно! — смущённо кашлянул в кулак Тимофей Емельянович, — Как с Машиного смеха списано. Так ты, Ванюша, ещё и стихи пишешь? Ой, да что же это я, Маша, познакомься, это — Ваня! Ваня, это — Маша! Ладно, молодёжь, вы тут пока чирикайте, а я разогрею что-нибудь к обеду и минут через десять-пятнадцать жду вас на кухне, договорились?
— Маркуха! — неожиданно и взволнованно закричал вдруг высунувшийся из подсознания Петрович, — Ради бога, подержи её руки хотя бы ещё минут пять! Только ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не разжимай своих ладоней. Это очень важно, Марк!
Впрочем, ни сам Марк, ни, тем более, Маша, этих слов так и не услышали, а разомкнуть их сомкнутые вместе ладони в эти минуты не смогла бы ни одна материальная сила ни в одном из обоих параллельных миров, настолько эти двое молодых людей были сейчас вне всякого физического времени и пространства.
— Хм, — недоверчиво хмыкнул Петрович, сращивая их ладони крохотными кровеносными капиллярами, — Ну да, всё верно, как я и думал, Федот да не тот, то есть, я хотел сказать, мужики, это не просто рак, это рак кроветворной системы или, другими словами, острый лимфобластный лейкоз. Проще говоря, лейкемия или, чтобы уж совсем было понятнее, белокровие. Вот видите, впрочем, вы-то как раз и не видите, но белые кровяные тельца, то есть лейкоциты почему-то не могут созреть до конца и дорасти до полноценных рабочих клеток, вместо чего быстро и бесконтрольно делятся. Больные клетки активно вытесняют здоровые и занимают их место в костном мозге, в результате чего работа кроветворной системы всё чаще и чаще даёт сбои. А поскольку кровь питает весь организм, сейчас у девушки поражены уже практически все жизненно важные системы! Всё, Марк, можешь с ней расцепляться и не строить из себя влюблённого Деда Мороза, ибо ей не суждено стать твоей Снегурочкой, потому как До Нового Года она просто не доживёт!
— Эй вы там, Иван да Марья! — донёсся из столовой преувеличенно бодрый голос Тимофея Емельяновича, — Кушать подано, прошу к столу! Маш, мне сегодня твою любимую печень трески удалось достать через дядю Рафика и немного гранатов, так я тут тебе свеженького сока навыжимал! Ванюша, проходи к столу, давай-давай, не стесняйся!
— Петрович! — звенящим от волнения голосом взмолился очнувшийся Марк, — Помоги! Ты же теперь всё что угодно можешь сделать с любым человеческим организмом, я же знаю!
— Всё может только Господь Бог, Марк! — мрачно изрёк эскулап, — А её болезнь уже дошла до крайней стадии. И, пожалуйста, не забывай, что я всё-таки не онколог и не гематолог, а всего лишь хирург! Ладно, не кипешуй! Попробовать-то можно, дай мне время подумать.
— Мама Уля! — слабо улыбнулась Маша вошедшей в гостиную красивой, несмотря на уже немолодой возраст статной женщине с грустными глазами, — Познакомься, это мой новый друг Ваня, которого привёз папа Тима и, который как тот кот Матроскин всё может.