— Ладно уж, — сдался Тимофей Емельянович, желающий как можно скорее покинуть этот «гостеприимный» дом, — И что же тогда я должен передать остальным, гм-гм, коллегам?
— Да ничего особенного, дорогой вы наш Тимофей Емельянович, — примиряющее поднял руки Коша Ладный, — Ничего особенного! Скажете им только, что так, мол, и так, но бог велел делиться, а некие уважаемые люди этот благородный почин только поддерживают и хотят от вас, опять же, чисто по-божески, всего лишь десятую часть всех ваших доходов…
— А с какого это хрена мы с блатными должны делиться?! — взвился со своего места будто ужаленный компаньон, — Вы что ли стоите на барахолке в любую жару и в стужу? Вы что ли рискуете расстрельной валютной статьёй, наменивая доллары и расплачиваясь ими за товары с малознакомыми моряками, дальнобойщиками и работниками «Интуриста»? Вы что ли как проститутки пристаёте к иностранцам и унижаетесь перед ними? Вы что ли…
Договорить Тимофей Емельянович не успел, поскольку в это время один за другим будто зёрна из перезревших пшеничных колосьев за нашими спинами рухнули на паркетный пол двое непонятных типов вполне понятной кавказской наружности, до последнего момента державшие руки на наших плечах, а потом попытавшиеся ухватиться и за шеи.
— О, оливка! — довольно ощерился я, аккуратно выуживая чайной ложечкой из своей почему-то отнюдь не хрустальной рюмки, отскочившую от мандибулы своего уже теперь лежащего за моей спиной охранника, полновесную светлую гальку. Мандибула, если кто не знает, это такая нижняя челюсть у всех, даже несознательных, позвоночных, а масса одного каменного окатыша, в просторечии именуемого галькой, при диаметре чуть более трёх сантиметров составляют около полусотни небезопасных в умелых руках граммов.
— А мне так даже маслина попалась! — кисло ощерился в ответ Коша Ладный, выуживая из своего чудом уцелевшего гранёного под бриллиант бокала для минералки, чёрный речной окатыш, — Или я должен расценивать это как чёрную метку? Я уверен, что человек столь несомненных талантов знаком с творчеством английского писателя Роберта Стивенсона!
— Вообще-то, шотландского, а не английского! — машинально поправил я вора и тут же, насколько это было возможно в данной ситуации без потери лица, отыграл обратно, так как неприятности с криминальным миром всего Советского Союза не нужны были ни мне, ни моему возрастному компаньону, — Что вы, Николай Александрович! Расценивайте это как некий аванс от бедного студента в дело нашего будущего сотрудничества! Не пройдёт и трёх месяцев, как эта чёрная галька превратится в драгоценнейшую чёрную жемчужину!
— Красиво сказал, студент, я это запомню! — с угрозой глянул на меня Коша Ладный, пряча окатыш в карманчик своего жилета, — Но и ты запомни, ты сам это сказал, никто тебя за язык не тянул! Ровно через три месяца, то есть, на ноябрьских праздниках, если только, конечно, меня за это время опять не пошлют к хозяину по очередному этапу, мы с тобой опять встретимся и прикинем, насколько выросла в цене твоя «жемчужина», лады? И я искренне надеюсь, студент, что твоя чёрная жемчужина не окажется такой же дешёвой стекляшкой, как та, которую подарила хорошему человеку одна нехорошая фрау у Лиона Фейхтвангера или такой же ядовитой, как та, которой отравилась одна египетская царица!
— Ну а теперь и с вами, дорогой вы наш Тимофей Емельянович, — повернулся вор к моему компаньону, демонстративно больше не обращая на меня внимания, — Мы великодушно простим вам, Емельяныч, сегодняшнюю горячность, ибо вы, слава богу, пока ещё нигде и ни за что не сидели. Вы же зрелый человек, Тимофей Емельянович, а не полный блатной романтики блаженный вьюнош со взором горящим, которые даже на обычной зоне только на роль, прости господи, заднеприводных девочек и годятся! Вы знаете, сколько ваших сейчас по этим зонам чалится? Вы знаете, чего стоит нам, поддерживать там, хотя бы и такой порочный, но порядок? Считайте нас профсоюзом, если вам так больше нравится, но взносы рано или поздно вам придётся платить! И лучше рано, пока вы ещё на воле, чем поздно, потому как иначе ТАМ вам придётся расплачиваться уже своим задним мостом!
Никем больше не удерживаемый за плечи Тимофей Емельянович снова вскочил со своего места и, если бы я не удержал его, повиснув на нём всеми отощавшими килограммами, то тот ринулся бы на воровского авторитета, обострив своё и без того неважное положение.
— Поймите правильно, Тимофей Емельянович, — как ни в чём ни бывало проникновенно продолжил вор, — Может быть, вам не так будет обидно, если вы от меня узнаете и другим передадите, что так или иначе, но платить в общак придётся всем! Подо всеми я имею в виду не только вас, фарцовщиков, но и уже упоминавшихся сегодня цеховиков, а также всех остальных представителей так называемого чёрного рынка, кои, как я уже говорил, рано или поздно, но попадутся к нам в места не столь отдалённые!
— Ни одного цеховика, Николай Александрович, я никогда не знал, не знаю и вряд ли когда узнаю. Да и на тех, кого вы называете представителями чёрного рынка, знаете ли, тоже не висит на груди табличка, как у одной несговорчивой партизанки во время казни!
— Короче, Тимофей Емельянович, передайте всем, что Коша Ладный в такого рода делах всегда придерживается одной мудрой, хе-хе, народной мудрости: «Любишь кататься, так люби и саночки возить»! И очень не любит, это тоже передайте слово в слово, когда особо умные хотят и рыбку съесть и на…. Впрочем, про это я уже сегодня упоминал и это им на любой зоне завсегда обеспечат, если такие академики на воле платить не согласные…
— Николай Александрович, — вынужден был вмешаться я, — Предлагаю внести конкретику в ваше, хм, ежегодное послание, а для этого чётко классифицировать всех должников не по их довольно спорным самоназваниям типа фарцовщики, цеховики, валютчики и прочие там всякие путаны, а по их будущим статьям уголовного кодекса…
— Ты гений! — восхищённо выпалил Коша Ладный, схватил первый подвернувшийся под его руку сосуд с какой-то мутноватой жидкостью, выпил одним махом, слегка сморщился и, выскочив из-за стола, взволнованно заходил по натёртому паркету, — Это ж, ха-ха! Это ж менты всю работу за нас, урок, делать будут, Ты представляешь, Козлодёр, а?!
— А в зависимости от назначенного срока, — продолжил я ковать пока горячо по мемуарам некоторых несимпатичных мне олигархов, отсидевших различные сроки как раз где-то в эти времена, — То есть, соответственно тяжести совершённого преступления или сумме расхищенной ими социалистической собственности, можно варьировать и ставку налога!
— Вот-вот, самое то! — чуть ли не подпрыгнул от охватившего его восторга Коша Ладный, нацеливая палец на Фёдора Степановича и забывая весь свой лощённый политес, — Пиши, Козлодёр, всё пиши! Так и отпишем центровым, слово в слово, что, мол, «соответственно тяжести совершённого преступления или сумме расхищенной ими социалистической»… Э, нет, убери «социалистической», неправильно поймут! Без того еле отбрехались от этой красноты в пятидесятые, сыт по горло! Ну а остальное пиши по тексту, как Ваня говорит.
— А как же тогда быть с теми, кто ни разу у хозяина не был? — недоумённо спросил Фёдор Степанович, обращаясь больше ко мне, чем к смотрящему, — Нет дела, нет тела, что ли?
— Презумпция невиновности! — важно изрёк я, поднимая к потолку два пальца с зажатыми меж ними ещё двумя гальками, — «Нуллум кримен сине леге» или «Не пойман — не вор»!
[i] Бурухтан Второй Второй — персонаж советской кинокомедии "Неисправимый лгун", снятой режиссёром Вилленом Азаровым в 1973 году.
[ii] Имеется в виду июньская сходка 1979 года, состоявшаяся в одном из пригородных ресторанов Кисловодска и на которой была достигнута договорённость о том, что цеховики будут платить ворам 20 % от всех своих доходов за защиту их интересов перед криминальным миром Советского Союза.