Водить машину Эффром больше не мог. Когда в последний раз попробовал выехать куда-то, полиция остановила его за спровоцированную автомобильную пробку. А Эффром ответил фараону: да ты остановись, понюхай, как цветы пахнут. И еще сказал: я за рулем уже сидел, когда твой будущий папаша твоей будущей мамаше только собирался подмигнуть. Оказалось – неправильный подход. У Эффрома отобрали права. Теперь машину водит жена. Нет, вы только представьте – кто научил ее баранку вертеть, кто руль выхватывал, чтобы она “фордом-Т” в канаву не заехала, а? Что бы на это сказал тот сопляк-фараон?
Вода закипала. Эффром пошарил в старой жестяной хлебнице и нащупал пачку шоколадных крекеров из грубой муки, которые ему оставила жена. В буфете банка “Санки” стояла рядом с банкой настоящего кофе. А почему бы и нет? Жена в отъезде – чего б не пожить по-настоящему? Он снял с полки банку настоящего и приступил к поискам кофейных фильтров. У Эффрома не было ни малейшего понятия, где они могут храниться. Такими вещами в доме ведала жена.
Наконец, фильтры и кофеварка отыскались на нижней полке. Эффром насыпал в фильтр немного молотого кофе, хорошенько изучил его, добавил еще. Потом залил кипятком.
Напиток вышел крепкий и черный, как сердце кайзера. Эффром налил себе чашечку – в кофеварке осталось еще на одну. Чего даром добру пропадать? Он открыл кухонное окно и, повозившись немного с крышкой, выплеснул остатки кофе в поилку для колибри.
– Поживите немного и вы по-людски, парни.
Интересно, а могут ли они от кофе разогнаться настолько, что начнут сгорать в атмосфере? Эффром немного поразмыслил над этой гипотезой, затем вспомнил, что по телевизору сейчас начнется утренняя гимнастика. Он забрал крекеры, кофе и направился в гостиную к своему разлапистому креслу перед экраном.
Убедившись, что звук прикручен до минимума, он включил допотопный аппарат. Появилась картинка: молодая блондинка в радужном трико показывала трем другим девицам, как нужно делать потягушечки. По тому, как они двигались, Эффром догадался, что играет музыка, но он привык смотреть телевизор без звука, чтобы не будить жену. С тех пор, как он обнаружил в эфире утреннюю гимнастику, все его сны населяли молодые блондинки в радужных трико.
Девушки лежали на спине и размахивали в воздухе ногами. Эффром жевал жесткие крекеры и зачарованно наблюдал за движениями на экране. Было время, и мужчина добрую половину недельной зарплаты тратил на то, чтобы посмотреть такое. А теперь – смотри сколько влезет по кабелю всего за... Ладно, счетами за кабельное тоже ведала занималась жена, но он прикидывал, что все равно это дешевле. Живи не хочу.
Эффром задумался, не сходить ли ему в мастерскую за сигаретами. Покурить сейчас совсем не помешает. В конце концов – жены дома нет. Чего ради он должен прятаться в собственном доме, как тать в ночи? Не-а, все равно унюхает. Когда она с ним ссорилась, она не орала, нет. Она просто смотрела на него, и в ее голубых глазах была печаль. А потом говорила: “Ох, Эффром”. И все. “Ох, Эффром”. И он уже чувствовал себя так, точно предал ее. Нет, он лучше подождет конца передачи, а потом сходит в мастерскую и покурит там. Туда его жена ни за что не осмелится зайти.
Дом вдруг показался очень пустым – точно огромный незаполненный склад, где от малейшего шороха балки трясутся. Эффрому не хватало жены.
Вообще-то, он с ней не встречался, пока она не стучала в полдень ему в мастерскую и не звала обедать. Но сейчас ее отсутствие он чувствовал точно так же, как если б с него содрали всю кожу и отдали на растерзание четырем стихиям. Впервые за долгое время Эффром испугался. Сейчас-то жена вернется, но настанет такой день, когда она покинет его навеки. И он останется совсем один. Ему вдруг захотелось умереть первым, но потом он подумал, каково будет его жене одной – как она будет стучаться к нему в мастерскую, а он так больше и не откроет ей дверь. Ему стало стыдно за свой эгоизм.
Эффром попробовал снова сосредоточиться на передаче, но радужные трико больше не приносили успокоения. Он поднялся и выключил телевизор, зашел на кухню, вылил остатки кофе в раковину. Колибри за окном по-прежнему порхали по своим птичьим делам, мерцая оперением на утреннем солнышке. Его вдруг охватило беспокойство. Показалось вдруг очень важным поскорее пойти в мастерскую и закончить последнюю резьбу. Время стало мимолетным и хрупким, как эти птички. Будь он помоложе, то, видимо, наивно отверг бы это ощущение собственной смертности. Но возраст подарил ему иной способ самообороны, и мысли его вернулись к привычной картинке: они с женой вместе ложатся в постель и никогда больше не просыпаются, жизнь и воспоминания покидают их одновременно. Но он знал, что это тоже наивная фантазия. Когда жена вернется домой, он устроит ей взбучку за то, что уехала, – это уж как пить дать.
Перед тем, как отпереть дверь мастерской, Эффром поставил будильник на время обеда. Если он заработается и пропустит обед, то и послеобеденного сна лишится. Нет смысла тратить впустую день только потому, что жена уехала из города.
Когда в дверь постучали, Эффром подумал было, что жена специально вернулась пораньше, чтобы порадовать его обедом. Он замял окурок в пустом ящике для инструментов, который держал специально для этой цели, и выдохнул остатки дыма в вытяжную трубу, установленную, “чтобы опилки повсюду не летали”.
– Иду. Одну минуту, – сказал он. Для пущего эффекта врубил на полную скорость полировочный круг, но стук продолжался, и Эффром понял, что стучат не во внутреннюю дверь, к которой обычно подходила жена, в ту, что ведет на передний двор. Наверное, “Свидетели Иеговы”. Эффром слез с табурета, проверил, завалялась ли в карманах штанов мелочь, нашел четвертачок. Если у них купить “Сторожевую башню”, они отстанут, а если мелочи не найдется, будут и дальше спасать твою душу, точно изголодавшиеся терьеры.
Эффром распахнул дверь, и молодой человек, стоявший снаружи, отпрыгнул. Одет он был в черную фуфайку и черные джинсы – довольно неприглядная одежда, решил Эффром, для человека, развозящего официальные приглашения к концу света.
– Вы – Эффром Эллиот? – спросил человек.
– Я. – Эффром протянул ему монету. – Спасибо, что заехал, но я сейчас занят, поэтому давай мне свою “Башню”, я потом почитаю.
– Мистер Эллиот, я не “Свидетель Иеговы”.
– Ну, значит, у меня застраховано все, что я могу себе позволить, но если ты оставишь свою карточку, я потом отдам ее жене.
– А ваша жена еще жива, мистер Эллиот?
– Конечно, жива, а ты как думал? Что я приклею твою карточку ей на могильную плиту? Сынок, ты просто не родился страховым агентом. Найди себе нормальную честную работу.
– Я не страховой агент, мистер Эллиот. Я – старинный знакомый вашей жены. И мне нужно с ней поговорить. Это очень важно.
– Ее нет дома.
– Вашу жену зовут Аманда, правильно?
– Правильно. Но только попробуй выкинуть какой-нибудь фортель. Никакой ты ей не знакомый, иначе я бы тебя знал. А пылесос у нас такой, что медведя засосет, поэтому проваливай. – И Эффром начал закрывать дверь.
– Прошу вас, мистер Эллиот. Мне действительно нужно поговорить с вашей женой.
– Ее нет дома.
– А когда будет?
– Она возвращается завтра. Но должен тебя предупредить, сынок, – она с пустозвонами расправляется еще круче, чем я. Сущая гадюка. Так что тебе лучше всего собрать свой чемоданчик и идти искать себе честную работу.
– Вы ведь были ветераном Первой Мировой войны, верно?
– Был. Ну и что?
– Спасибо, мистер Эллиот. Я еще заеду завтра.
– Не стоит беспокоиться.
– Еще раз спасибо, мистер Эллиот.
Эффром захлопнул дверь. Стенокардия стиснула ему грудь чешуйчатым когтем. Он попробовал подышать глубже, нащупал в кармане рубашки пузырек нитроглицерина. Сунул таблетку в рот, и она растворилась под языком почти мгновенно. Через несколько секунд боль в груди отпустила. Может, сегодня пропустить обед и сразу лечь вздремнуть?