Сквозняк взял себя в руки и прищурился. Не карлик стоял перед ним – огромный чувак, просто гигант какой-то. Причем рос на глазах, приближался, становился все больше и больше – и слишком быстро. Сквозняк развернулся и кинулся прочь. Он успел сделать три шага. Челюсти сомкнулись на его голове и шее, оглушительно хрустнув костями, как мятными палочками.
Когда “шевроле” снова выехал на трассу, от Сквозняка остался только один люминисцентно-желтый пляжный тапочек. Два дня он загадочно подмигивал с обочины проезжавшим автомобилям, пока его не уволокла голодная ворона. И никто не обратил внимания, что из тапочка еще торчит кусок человеческой ноги.
ЧАСТЬ II
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Любой мистический опыт – совпадение; и наоборот, разумеется.
2
Хвойная Бухта
Городок Хвойная Бухта лежит среди приморских сосновых рощ к югу от диких лесов Биг-Сура, на берегу небольшой естественной гавани. Основал его в 1880-х годах фермер из Огайо, обнаруживший, что зеленые холмы вокруг бухты – отличное пастбище для коров. Крошечное поселение – две семьи и сотня голов скота, – оставалось безымянным лет десять, а потом туда пришли китобои и окрестили его Бухта Гарпунеров.
Маленькая бухта укрывала суденышки в непогоду, а с окрестных холмов были видны кочующие серые киты. Китобои процветали. Тридцать последующих лет над городком висела сальная копоть смерти – от пятисотгаллонных чанов, в которых из тысяч китов вываривали жир.
Когда киты оказались на грани исчезновения, а китовый жир сменился электричеством и керосином, китобои ушли из Бухты Гарпунеров, оставив за собой горы костей и огромные ржавые чайники. До сего дня дорожки у многих домов Хвойной Бухты выложены выцветшими дугами китовых ребер, а огромные серые животные, проплывая мимо, бросают на бухточку подозрительные взгляды, точно опасаясь, что охота начнется заново.
После ухода китобоев городок держался на скотоводстве и добыче ртути, залежи которой обнаружили в окрестных холмах. Запасы ее истощились примерно в то же время, когда достроили прибрежное шоссе через весь Биг-Сур, и Бухта Гарпунеров стала привлекать туристов.
Заезжие предприниматели, которым хотелось урвать кусочек зарождающегося в Калифорнии туристического бизнеса, но не нравились городские стрессы Сан-Франциско и Лос-Анджелеса, оседали здесь, строили мотели, открывали лавки сувениров, ресторанчики и конторы по торговле недвижимостью. Холмы вокруг Хвойной Бухты поделили. Сосновые рощицы и пастбища стали участками с видом на море, их за бесценок продавали туристам из центральной долины Калифорнии, которым хотелось провести остаток жизни на побережье.
И снова городок начал расти, только теперь его населяли пенсионеры и молодые парочки, сторонящиеся городской суеты: им хотелось растить детей в спокойном приморском городке. Бухта Гарпунеров стала городом новобрачных и полуобморочных.
В 1960-х годах молодые и сознательные жители, неравнодушные к проблемам окружающей среды, решили, что в названии “Бухта Гарпунеров” слышны отголоски былого позора деревни, а изящному буколическому образу, от которого теперь зависела вся жизнь городка, больше подходит имя “Хвойная Бухта”. Одним росчерком пера и установкой при въезде знака “ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ХВОЙНУЮ БУХТУ – ВОРОТА В БИГ-СУР” обелили всю историю.
Деловой район города ограничивался восемью кварталами Кипарисовой улицы, тянувшейся параллельно Прибрежному шоссе. Большинство зданий несли на себе фальшивые деревянно-кирпичные фасады английского “тюдора”, отчего Хвойная Бухта выглядела аномалией среди остальных населенных пунктов Калифорнии с их испанско-мавританской архитектурой. Сохранилось и несколько первоначальных построек; бурые балки и общий колорит Дикого Запада были бельмом на глазу Торговой палаты, для развития туризма упиравшей на то, что деревеньку в свое время перенесли из Старой Англии.
В бестолковых попытках сохранить тематическую последовательность вдоль Кипарисовой улицы открылось и несколько псевдо-староанглийских ресторанчиков, завлекавших туристов обещаниями безвкусной английской кухни. (Один ушлый ресторатор даже попытался открыть настоящую английскую пиццерию. Заведение разорилось, когда выяснилось, что вареная пицца теряет большую часть своих природных свойств.)
Местные жители Хвойной Бухты избегали посещать подобные заведения общественного питания с двуличием индусского скотовода: прибыль получать хотелось, но продукта своего они не пробовали. Коренное население столовалось в нескольких труднодоступных кафе, владельцы которых были вполне довольны своей нишей на рынке родного городка, выдолбленной хорошей едой и обслуживанием. Всяко лучше, чем выковыривать глаза из распухшего черепа туризма вздутыми ценами на вычурные заклинания.
Лавки вдоль Кипарисовой улицы оправдывали себя, только если им удавалось перемещать деньги из карманов туристов в местный бюджет. С точки зрения обитателей, ни в одной из магазинов не продавалось ничего путного. Туристу же, охмуренному необходимостью отпускных трат, Кипарисовая улица предлагала золотые россыпи диковинных сувениров – будет чем доказать соседям, что кое-где побывал. Там он начисто забывал о том, что рано или поздно придется возвращаться к своим закладным, счетам от стоматолога и “Америкэн Экспрессу”, который в конце месяца обрушится на него, как финансовый ангел смерти.
И туристы тратили. Покупали китов и морских выдр, вырезанных из дерева, отлитых из пластмассы, латуни или олова, выгравированных на брелоках, отпечатанных на открытках, плакатах, книжных обложках и презервативах. Покупали всякую белиберду, если на ней значилось: “Хвойная Бухта – ворота в Биг-Сур”, – от книжных закладок до туалетного мыла.
Много лет назад лавочники Хвойной Бухты приняли вызов – придумать самый безвкусный сувенир, который будет невозможно продать. Владелец магазина всякой всячины Август Рассол на заседании Торговой палаты предложил местным коммерсантам, не поступаясь своими высокими принципами, закатывать в стеклянные банки коровий навоз, клеить на них красивые этикетки “Хвойная Бухта – ворота в Биг-Сур” и продавать как подлинные экскременты морских млекопитающих. Как часто случается в денежных вопросах, вся ирония Рассола потерялась, предложение приняли, разработали бизнес-план, и если бы не критическая нехватка добровольцев, согласных непосредственно расфасовывать продукт, все полки вдоль Кипарисовой улицы были бы заставлены пронумерованными коллекционными партиями банок с “Настоящими китовыми какашками”.
Обитатели Хвойной Бухты доили туристов с неторопливой, методичной отрешенностью, требовавшей скорее терпения, нежели энергичности. Жизнь в Хвойной Бухте вообще нетороплива. Даже вечерний ветерок с Тихого океана медленно подкрадывается меж деревьев, давая каждому жителю достаточно времени, чтобы сходить за дровами и раскочегарить печку до наступления промозглой ночи. По утрам в лавках вдоль Кипарисовой улицы таблички “Открыто” меланхолично трепыхаются на дверях, в безразличии постукивая по истинным часам работы, обозначенным на стеклах. Некоторые лавки открываются раньше, некоторые – позже, некоторые не открываются вообще, особенно, если день пригож, и лучше погулять по берегу. Такое ощущение, что обитатели, обретя свой кусочек мира и спокойствия, просто ждут, чтобы что-то произошло.
И оно произошло.
Около полуночи – в ту самую ночь, когда пропал Сквозняк, – в Хвойной Бухте разом вдруг залаяли все собаки. Следующую четверть часа по всему городку летали башмаки, раздавались угрозы и проклятья, снова и снова звонили шерифу. Весь городок бил жен и заряжал пистолеты, а тридцать две кошечки миссис Фельдстин одновременно срыгнули комками шерсти на пол веранды. Взлетало кровяное давление, откупоривались пузырьки с аспирином. Майло Тобин, зловещий застройщик Хвойной Бухты, выглянул в окно и увидел юную соседку Розу Круз – та в чем мама родила гонялась по всему двору за своими шпицами-двойняшками. Потрясение оказалось слишком велико для сердца заядлого курильщика: Майло Тобин хлопнулся об пол и издох, точно рыба, выброшенная на берег.