Ну, тут они принялись мне объяснять, что у световых волн нет никакой массы и еще всякие там премудрости, в которых сам черт ногу сломит. Но одно я все-таки понял:
— Раз световые волны, которые, по-вашему, неосязаемы, могут рисовать такие картинки, что кажется, будто тут что-то есть, так вам, чтобы оно и вправду тут было, достаточно будет это изображение чем-то обмазать. Скажем, другими какими-нибудь световыми волнами, чтобы изображение не пропало. А если его удастся обмазать, так, значит, оно и в самом деле будет тут, ведь верно?
Они опять засмеялись, но я увидел, что мои рассуждения не пропали даром…
— Папа, тебе бы философом быть, — говорит Лео. — Ты бы побил епископа Беркли его собственным оружием…
(Я потом нашел этого епископа в энциклопедии. Человек был с головой, ничего не скажешь. Так умел рассуждать, что не сразу и подкопаешься.)
Тут они принялись спорить между собой, что обмазывать надо будет волнами особой длины, и все такое прочее. Ну, я и ушел.
Недели через три ребята пригласили меня посмотреть, что у них получилось. К своему прежнему аппарату они добавили приставку, которая окружила голограмму (для модели они взяли десятицентовик) вроде бы туманом, как только она возникла. Потом они что-то включили, туман рассеялся, и — хотите верьте, хотите нет — изображение десятицентовика начало опускаться на пол. Правда, очень медленно, но все-таки оно опускалось.
— Видишь, папа, — говорит Лео, — у голограммы теперь есть вес.
— Очень интересно, — говорю я. А что еще я мог сказать? Тут вдруг изображение монеты исчезло, и на пол упала капля клея, какой прилагается к детским авиаконструкторам.
— Ну, а дальше что? — спрашиваю я. — Чего вы, собственно, добились?
— Одну проблему мы решили и сразу же столкнулись с другой, — говорят ребята хором. — Нам теперь нужно добиться, чтобы обмазка успевала затвердевать прежде, чем голограмма исчезнет. Если это нам удастся, то мы получим точный слепок оригинала.
Ну, я уже говорил, что я человек практичный. Я им посоветовал:
— А вы сделайте так: когда туман рассеется и изображение начнет падать, пусть оно упадет в жидкую пластмассу, которая затвердевает быстрее, чем за секунду. Вот будет фокус — взять в руку слепок оптической иллюзии.
Ну, тут они опять принялись втолковывать мне, что голограмма существует только в пучке света — то да се, — и вдруг оба замолчали и переглянулись. Я понял — они что-то придумали.
Потом время от времени я все пытался их расспросить, как у них идут дела с новым фокусом, но они отмалчивались. Прошло с полгода. Я совсем уж и думать забыл про эти голограммы, но тут они меня опять позвали посмотреть свой новый аппарат.
В углу подвала стояли два бочонка. Ребята дали мне мотоциклетные очки и велели их надеть. А я тем временем заглянул в бочонки и вижу, что они чуть не доверху полны десятицентовиками.
Новый аппарат был совсем не похож на прежний. Это была трубка из толстого, только совсем прозрачного стекла в форме буквы «X». Трубка была со всех сторон запаяна, и только там, где палочки «X» перекрещивались, снизу имелось отверстие. А на полу под трубкой лежал старый матрас, весь в черных дырочках, словно об него гасили окурки. Лео навел голограмму десятицентовика внутрь трубки и двигал ее до тех пор, пока она не оказалась в самой середке «X». А Ларри в другом углу включил еще какой-то аппарат, и в одном конце трубки появилось изображение тумана — длинная такая, узкая полоска. Ларри покрутил что-то, и полоска тумана начала медленно двигаться по трубке, пока не совпала с голограммой десятицентовика в середке.
— Давай! — скомандовал Лео.
Тут они оба что-то покрутили — и в центре «X» будто мигнула лампа-вспышка. И тут же матрас на полу поехал вперед, потом назад и вбок. Я просто глазам не верил: из отверстия в трубке на матрас посыпались десятицентовики, укладываясь ровными рядками. Скоро весь матрас был покрыт монетами, и они перестали сыпаться.
Я только рот разинул. А ребята расхохотались, и Лео говорит:
— Ну-ка, попробуй возьми их в руки, папа!
Я принялся подбирать монеты. Ну, ни дать ни взять настоящие десятицeнтовики, только покрыты очень тонкой прозрачной твердой пленкой и совсем легкие — прямо ничего не весят.
— Ты подал нам хорошую мысль, папа, — говорит Ларри, — но мы кое-что добавили и от себя. Сгусток световых волн нельзя обмазать ничем материальным, но мы сообразили, что на голограмму десятицентовика можно наложить голограмму аэрозоли быстротвердеющей прозрачной пластмассы.
Тут он объяснил, что свет — это не просто волна, но еще и частица, а потому теоретически тут должно произойти образование пленки.
Он мне очень подробно это объяснил, но только я все равно ничего не понял.
— Теперь ты видишь, папа? Наложи один негатив на другой — и получишь позитив. Минус на минус дает плюс. Это верно не только с математической, но и с философской точки зрения. Отрицание отрицания, как сказал Гегель. Только новый позитив находится на более высоком витке диалектической спирали, чем оригинал…
И пошел, и пошел.
А я рассматривал десятицeнтовики. Если бы не пленка, они ничем не отличались бы от настоящих монет.
— И что же вы будете с ними делать? — спросил я. Ребята переглянулись.
— А мы с ними ничего и не собирались делать, — отвечают они. — Просто было интересно с этим повозиться.
Наверное, они заметили, как я на них посмотрел, потому что вдруг хором сказали:
— Мы можем раздавать их зрителям после представления на память, папа, — и глядят на меня с улыбкой: дескать, видишь, какие мы практичные.
Ну вы сами видите, каких я практичных сыновей воспитал. Изобрели копирующий аппарат и думают использовать его для любительских фокусов! Я покачал головой.
— Нет, я придумал кое-что получше. Эти штуки ведь ничего не стоят, если не считать расходов на пластмассу и на электричество, а потому из них можно много чего наготовить. (Они сразу поняли, к чему я клоню: я ведь занимаюсь бижутерией.) Ну, скажем, индийские браслеты или цыганские серьги.
— Ничего не выйдет, папа, — говорят они, а Ларри добавляет: — Вот посмотри.
Он подобрал одну монетку и швырнул ее об стену. Словно бы вспыхнуло радужное пламя — и все. От монеты даже и следа не осталось.
— Видишь? — спрашивает Лео. — Стоит нарушить структуру — и ты опять получаешь световые волны, которые движутся со скоростью сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду.
Это он правду сказал. Я взял с верстака коловорот и попробовал просверлить в десятнцентовике дырочку. Хоп! Ни монеты, ни даже пластмассовой оболочки. Ларри говорит:
— Вот видишь, папа, они годятся только на бесплатные сувениры. Забавная новинка, и ничего больше.
До чего же они оба у меня непрактичные!
— Так сделайте их тяжелее, раз уж вы научились их изготовлять. Подберите оболочку потверже. На такие штучки всегда есть спрос — иностранные монеты, цветочки там или даже мушка какая-нибудь красивая.
Ну, оказалось, они уже пробовали, только ничего не вышло. Монеты-то образовывались, но как только теплая пластмасса ударялась о матрас, они сразу исчезали. Ребята мне тут же это и показали.
Эх, получи я их образование, давно бы я был миллионером! Самых простых вещей сообразить не могут.
— Вот что, ребята! До того, как проецировать изображение, приклейте на негативе к монете крохотное ушко. И тогда в него можно будет пропустить нитку или проволочку.
Вижу, им неприятно, что они сами до этого не додумались. Ну, мне и захотелось их подбодрить. Это не дело, если отец собственных сыновей обескураживает. Я и говорю:
— Вот что, ребята. Я где-нибудь добуду золотую монету в двадцать долларов и закажу ювелиру приделать к ней ушко, как я вам и говорил. Вы изготовите побольше копий, и я покажу их Тони (это мой художник), а уж он что-нибудь сообразит. Прибыль поделим пополам.
Так мы и сделали. Они мне наготовили полный бочонок золотых монет (их изображений в оболочке, само собой). Золотые эти совсем ничего не весили. Тони понаделал из них всяких ожерелий, поясков, серег, обручей на голову, и расходиться они начали, как горячие пирожки. Я поставлял их крупным магазинам в Нью-Йорке и Далласе и бижутерийным лавочкам в Лос-Анджелесе. Они сразу вошли в моду. И выглядели совсем как настоящие. Да собственно, в некотором роде они и были настоящими. Только такие украшения из подлинного золота совсем оттянули бы руки или шею, а эти были легче перышка. Некоторое время спрос на них был очень большой, и мы порядочно заработали.