Иванова Татьяна
Практик литературы (Послесловие)
Татьяна Иванова
Практик литературы
(Послесловие)
Нагибин Ю. Сильнее всех иных велений.
Имя Юрия Нагибина не из тех, что порхают по критическим устам. Его произведения не становятся в центр дискуссий, копья ломаются не об них. Так, посидев за великолепным пиршественным столом, люди вспоминают потом необыкновенный пирог или экзотическое блюдо, но никогда не говорят о хлебе. Гастрономическое сравнение неуместно? Возьмем другое: вспоминают крепчайшие морозы, изнурительную жару, затяжные дожди, но о нормальной погоде не говорят. Обсуждают ссору, слишком яркое проявление дружбы, но о нормальных человеческих отношениях не говорят.
Книги Нагибина воспринимаются нами как естественные для нашей жизни, как нормальные для нашей литературы. Его сюжеты динамичны, развитие их непредсказуемо, я считаю, что он во всю жизнь не написал ни единого неинтересного рассказа, ни одной повести, которую не хотелось бы дочитать до конца, - но ведь так и должно быть в литературе, знающей Тургенева, Чехова, Бунина. О чем же спорить, что и кому доказывать? Нагибин - это фигура, единица, личность, скажите, как хотите. Бесспорная в литературе фигура, единица, личность.
Он много пишет (все наши лучшие писатели всегда писали много, писательство было их жизнью, исключения крайне редки), его книги раскупаются мгновенно, они никогда не простаивают на библиотечных полках.
Он независим, Юрий Нагибин. Он не поднимается на трибуны писательских собраний, никакая группа единомышленников не рукоплещет ему в зале. Я считаю, что его слово на страницах печатных изданий свободно от групповых интересов, пристрастий. Но не от диктата его собственной совести.
Практик литературы (так Нагибин сам себя называет), считающий, что "реже всего ошибаются, что ни говори, читатели. И судят они шире, щедрее, свободнее, доброжелательнее и умнее, чем профессиональные критики, рецензенты", - практик литературы Нагибин краток в своих писаниях... от совести. Писания его всегда кратки: он бережет время читателей, "ведь жизнь так коротка", а кроме того, "нет в сдержанной суховатой прозе шаманства, она честнее".
Никогда нельзя знать, о чем новая книга Нагибина, о чем следующий рассказ. Писатель никогда не идет "тропою натоптанных тропок", он изумительно разнообразен. Но есть, мне кажется, нечто объединяющее всю прозу писателя Юрия Нагибина, все его публицистические статьи, все выступления перед читателями. Его любимым героем всегда был свободный человек. Люди, которым сочувствует, которым страстно хочет добра Нагибин, всегда стремятся к независимости. Только совесть, только музыка собственной души - сильнее всех иных велений.
Когда-то был Комаров, мальчик, не пожелавший строиться, как все, хлопать в ладошки. Он нашел дырку в заборе и отправился знакомиться с миром. Крошечное независимое существо. Вернее, не так: как раз зависимое, очень зависимое, но не смирившееся, стремящееся к воле и волю обретающее.
Старый рассказ, который, не сомневаюсь, десятилетиями помнят все, кто прочитал. Сколько нам лет, читателям Нагибина? Двадцать пять, сорок, шестьдесят? Не все ли равно. Стремление сохранить в себе чувство собственного достоинства, хоть минимальную независимость, без которой это чувство невозможно вообще, невозможно в принципе, так сказать, по определению - это стремление всем нам отлично знакомо. И невиннейший рассказ про невиннейшего Комарова щемил нам души тоской по свободе. Щемил - даже если мы и не хотели задумываться, почему щемит, почему волнует, о чем тоска...
А прекрасный его Демин из рассказа "В дождь", человек, которому для себя "ничего не надо", объятый своим "тайноумием", "тайночувствием" подвластный только единственной своей бесконечной любви. Кто, как и он, не искал в этом убежища, этому не подчинял всяческие нерастраченные, невостребованные, никому не нужные силы?
А Джонс из "Ненаписанного рассказа Сомерсета Моэма"? Джонс, пренебрегший всем - общепринятой моралью, общественным мнением, даже здравым смыслом, слушающий только и единственно себя, музыку собственной души.
Каждым своим произведением писатель, начисто лишенный стремления к назидательности, к поучению, будто дает нам урок человеческого достоинства, независимости, свободомыслия.
Нагибин - единственный из писателей, работающих в исторической прозе, которому я безоглядно прощаю фантазию, полное отсутствие сносок, ссылок на источники информации, домысел, даже вымысел. "Прощаю" - неточное, конечно, слово. Но как еще, какими словами объяснить полнейшее доверие к его интуиции, радость от его догадок? Читая других писателей, реставрирующих старинные года, я все время хочу заглянуть в конец книжки, прочитать, откуда почерпнута информация, на чем автор строит свое предположение, а уж когда историческая личность подходит, например, к окну, прищуривается, задумывается и думает, что. Тут бывает и совсем плохо: откуда, откуда ты можешь знать, о чем он задумался, что ему показалось, что он себе вообразил.