— Что? — словно отбиваясь от еще невысказанного мной предложения спросила она.
— Я подумал, что тебя не плохо проводить, — решил не отступать я.
Мне показалось, что она оттолкнула меня взглядом и по инерции сама отступила на шаг назад.
— Меня муж встречает.
Возглас разочарования вырвался у меня сам собой.
— Аааа, — протянул я, — что же вы колец не носите?
— Кто это вы? — еще держа дистанцию, но уже обозначая приподнимающимися уголками рта улыбку, спросила Алина.
— Да все вы, — попытался махнуть я рукой и почувствовал, что не могу ею пошевелить.
— Не обижайся, — впилась мне в рукав Алина, — давай на днях.
Я взглянул ей в лицо: вместо глаз доброго клоуна на меня смотрели два совершенно обезумевших черных глаза.
— А что изменится на днях? — решил я не паниковать от внезапной перемены настроения Алины.
Она приблизилась ко мне вплотную и быстро оглянулась по сторонам, словно собиралась сделать одну из двух вещей: выболтать государственную тайну или пырнуть меня ножом.
— Муж уедет. За товаром — он у меня обувью торгует.
Вот так поворот: я, аспирант и составитель исторических карт, был явно не конкурентом продавцу обуви на кишиневском вещевом рынке. В финансовом плане, судя по ухоженному виду Алину — уж точно. Похоже, однако, что в отношениях с мужчинами Алина была сторонницей раздельного употребления. Заботы по ее обеспечению мне не грозили, мое предназначение она, судя мертвой хватке ее пальцев и бешеному взгляду, состояло в ином — в развлекательной программе. В самых что ни на есть взрослых развлечениях.
Муж Алины встречал ее как нельзя вовремя: я внезапно вспомнил, что уже пообещал вечер изысканных развлечений Диане и, скоро и даже сухо бросив Алине «ну, пока», побежал к остановке — запрыгивать в очередную маршрутку.
Поднимаясь на второй этаж общежития, мое воображение — вероятно, чтобы скрасить мерзкую атмосферу коридоров и лестниц аспирантского жилого блока, — рисовало картины из ближайшего будущего. Будет так же, как в прошлый раз, думал я? Ну, когда Диана порвала на мне рубашку и, слава богу, что в ее обшарпанном казенном шкафу нашлась одна фланелевая, в крупную клетку, в которой я и вернулся домой, с гордостью предъявив маме распоротый ворот собственной рубашки.
Мама вначале озадаченно промолчала, но потом весь вечер родители были словоохотливы, проявив необычайное желание обсуждать со мной все на свете — от погоды до очередного витка операции против талибов в Афганистане, светились глазами, радостно приветствуя новые признаки моего взросления.
Фланелевую рубашка я забыл дома: достойное оправдание моего якобы неуемного желания увидеться с Дианой. В середине коридора второго этажа я понял, что прошел чуть дальше: глазомер определил, что общую кухню я в прошлый раз не видел. Я потоптался на месте и пошел назад, на этот раз медленнее и рассматривая двери по правую руку, стараясь выявить для себя какие–то еще признаки кроме номера комнаты, на которые я в первый раз не обратил внимание. Вот она — поблекшая рыжеватая ручка, заметив которую, я бросил взгляд на соседние двери. Сомнений не было, как не было других похожих ручек. Постучав в дверь и не дожидаясь ответа, я надавил на ручку и двинувшись вперед, едва не ударился носом о дверь.
Дверь была заперта.
6
Как в глупом анекдоте, новости было две.
А все мы, присутствующие на совещании, которое Казаку экстренно созвал в офисе, явно испытывая дефицит в пространстве — для бега и отчаянных взмахов рук, — чувствуем себя самыми дурацкими из всех персонажей глупого анекдота.
— Две новости: хорошая и плохая, — рычит шеф, разворачивая из трескучей бумаги гамбургер. Гамбургер он достал из пузатого бумажного кулька, в котором продуктов американской забегаловки было, судя по всему, достаточно для долгого многословного вечера.
— Начну с плохой, — говорит он, не посоветовавшись с нами, как того требовала драматургия анекдота, и откусывает половину гамбургера, — С офень плофой — с трудом перемалывая американский сэндвич, он замолкает, пока содержимое его рта не отправляет в пищевод.