— С самой, чтоб вас всех, отвратительной новости! — ручка, словно выпав из рукава, возникает у него в свободной от гамбургера руке и тут же вонзается в карту Румынии, висящую на стене благодаря шести таким беспомощным на вид — их и не сразу–то и разглядишь из–за прозрачности — отрезкам скотча.
В тесной офисной комнате, в которой впервые со дня рождения Казаку кворум — к привычным трем обитателям вновь добавились Алина и сам шеф, — повисает молчание, которое, судя по поведению Казаку, не может продлиться долго. На Эдике и Лилиане лица нет — вид разъяренного шефа вызывает у них мандраж артистов–дебютантов. Для меня гнев Казаку — тоже новость, но я‑то уже был готов. Вернее, мы: я и Алина.
Это случилось за два дня до того, как шеф порвал карту. Он тогда пораньше уехал в университет на лекции, как всегда, впрочем, но такую возможность, более чем вероятную, я не предусмотрел — мне позарез нужны были деньги. И я спустился на первый этаж, в его кабинет.
— Я тебе дам, — сказала, узнав, зачем я пришел, Алина и застыв на месте, вылупилась на меня. Вцепилась в меня, как тогда в рукав, только взглядом, отчего я не то что рукой пошевелить, глаза отвести не мог. Хотя, конечно, сразу все понял: и двусмысленность ответа и однозначность ее взгляда, изменившегося стремительно, как обнаженная красотка оборачивается мерзкой ведьмой. Ну, или наоборот.
Благодушное веселье в глазах Алины обернулось безумной страстью; она ослабила свою власть совсем чуть–чуть: отвела глаза, пока я защелкивал дверь кабинета изнутри.
— Вот ему, а не монографию! — отсекает Казаку от Румынии Трансильванию — пронзенного насквозь города Бистрица шефу мало и теперь венгерскому правительству стоит подумать о предоставлении ему почетного гражданства.
— Старый мудак! — снова удивляет нас Казаку — не лексикой, этим нас не удивишь — а неожиданно богатым звуковым диапазоном голоса.
Меня, впрочем, на крик не возьмешь, особенно после того, что я знаю о крике Алины. Я снова бросаю на нее секундный взгляд, пока шеф вынимает из карты свой импровизированный кинжал — дешевую китайскую ручку, и вспоминаю, как зажимал Алине рот, пока она сидела на столе шефа.
Боже, какое это было удовольствие — заниматься с ней сексом прямо на работе, в ее с Казаку кабинете и слава другим китайцам, на этот раз производителям ножек для компьютерных мониторов, что монитор компьютера шефа не слетел, предательски хрустнув, со стола. Выдержал, наверное, пару сотен ударов голой спины Алины, лишь покрылся влажными следами, словно запотевшее окно.
Претензий я не имел — мои мучения были вознаграждены по достоинству. Все три месяца, пока Алину встречал вездесущий муж, не могли перевесить одного, четвертого месяца, пока он, по его же словам, озвученными Алиной, застрял, в связи с таможенными проблемами, в Польше, откуда завозил обувь, хотя сама Алина не сомневалась в истинной причине его задержки.
В аналогичной той, что свела нас на ее совместном с супругом ложе.
— Пусть развлекается! — смялась Алина, и снова набрасывалась на меня, как ненасытная, но признаюсь, весьма искусная хищница.
Рандеву на рабочем месте стал прощальным десертом в наших отношениях, хотя даже когда спустя двое суток Казаку продолжает бушевать в ходе все больше походившего на бесконтрольную истерику собрания, мне и уж тем более ей казалось, что секс на столе был лишь перчинкой, специей, освежающей слегка приевшееся блюдо.
— А все твой директор! — внезапно направляет в мою сторону ручку Казаку, да не просто, а останавливая шариковый конец в каких–то миллиметрах от моего глаза, как нож маньяка в голливудских фильмах.
Вообще–то мой директор — не кто иной, как он сам.
И все же он прав, ведь к директору института истории я имею отношение больше, чем кто–либо другой из присутствующих. За исключением, правда, самого Казаку, да и то теперь уже в прошлом. Значит, ничего удивительного в том, что одним взмахом китайской авторучки меня назначают чем–то вроде фигурки для проклятий вуду или, если говорят правду о методах психологических разгрузок в японских корпорациях — правдоподобным чучелом начальника, которого униженные подчиненные изо всех сил бутузят в специально отведенной комнате. После сцены, устроенной Казаку, нам впору самим заказать копию его необъятной фигуры, правда для этого понадобилась бы еще одна комната, а шефу теперь явно не до дополнительных расходов на аренду.